Материалы по теме Было дело над морями, над волнами, за китами Было дело над морями, над волнами, за китами Было дело над морями, над волнами, за китами Было дело над морями, над волнами, за китами Было дело над морями, над волнами, за китами

Записки магаданского летчика
(Продолжение, нач в № 20, 21, 22, 23, 24, 25).
О том, что уже начало вязнуть во рту, как свежая смола с лиственницы...
– Ну, наконец-то попалась, голубушка, – басит штурман, уткнувшись в сапог локатора.
– Что там попалось? Наверное, подруга?
– Да нет. Подруга сейчас совсем некстати… Плавбазу захватили. Довернем влево на три градуса и выйдем на нее через 18 минут, – вносит поправку штурман.
Уже легче, хотя также низко свесились разорванные в клочья облака, и дождь с порывами ветра хлещет по обшивке, и волны с провалами между гребнями, готовые достать низколетящий самолет, захлестнуть и упрятать в свое чрево. Но появилась ясность, цель твоего пути к ней.
Почти автоматически отмечаешь на бортовых часах свой путь во времени и искоса наблюдаешь, как минутная стрелка скользит по циферблату, приближая встречу в безбрежном океане. Да и штурман уже не молчит, а считывает километры с экрана локатора – еще недавно было 60 км, потом 50, 40,30, 20, 10, а ее все нет. Она скрыта за занавесью морской пены, дождя и низкой облачности.
Все вглядываются в готовую появиться посудину. Она вот здесь, рядом. Но несмотря на ожидание, эта громадина возникает неожиданно, с несуразно наклоненной палубой и высоко поднятым носом, изображая непонятную пляску на вздыбленных волнах, и тут же исчезает под самолетом.
– Вот это штучка! – в восхищении говорит Берзин. – Как же можно попасть в нее в такой свистопляске?
А экипаж уже приступил к подготовке, в общем-то, к своей обычной работе по выброске вымпелов, груза, почты. Описываем большую дугу с левым креном, так чтобы на выходе из нее могла получиться прямая между самолетом и плавбазой. Вот на этой-то прямой и происходит основной расчет для сброса, в данном случае, вымпела.
Первый заход пристрелочный. Бортпроводник, привязанный страховочным фалом, приоткрыл дверь и, придерживая рукой ленточный вымпел, ждет сирены из кабины экипажа. Она гудит, как выстрел, и проводник выпускает из руки вымпел и следит за его полетом через открытую дверь.
– Есть! Попали! – несется по самолету. Наука возбуждена и поддерживает крик оператора.
– Попали. Попали. – А самолет в глубоком вираже и на новый заход на плавбазу.
Качает самолет. Плавбаза, как пьяная, раскачивается стальным телом, изредка показывая из воды вращающийся винт. Как же там при таком бедламе можно отмечать день рождения? И снова проводник у открытой двери уже с посылкой в руке. Сирена – и она летит туда, вниз, где ее ждут. Проводник провожает ее взглядом до самого корабля и как-то неуверенно говорит:
– Да вроде попали.
– Вроде или попали? – переспрашивает командир.
– Что на корабле – это точно, а уж куда угодили я не знаю.
Прошли над судном, покачивая крыльями, и назад, в Анадырь, опять сквозь дождь, болтанку до одури, низкие облака, цепляющиеся за гребни волн, усталость и утомительное равнодушие, заканчивающееся на кончиках пальцев, лежащих на штурвале…
А
надырь. Сданы служебные бумаги. Столовая тихая и темная под сводом темного и дождливого неба. Еда безвкусная, как бы сама собой пережеванная, заполняла пустоту желудка. Быстрее в постель и хоть немного отойти телом и душой. Ни шуток, ни разговора. Наука, побледневшая от болтанки и блевотины, медленно восстанавливала силы. Как ни странно, но женщина оказалась выносливее мужчин и спокойно, с чувством собственного достоинства, упакованная в джинсы и черную японскую куртку на ватине, прошла в свою комнату…
Заснули быстро в своих с детства излюбленных позах, глубоким сном и без сновидений. Да и как еще можно после такого дня видеть какие-то сны? Даже разбудить будет невозможно. Но кто-то чужой уже тряс Берзина, пытаясь вернуть его в действительность. И это ему удалось.
– Что случилось?– спросил Альфред.
– Да пролетели вы с посылкой, – говорил капитан Анадырского порта Кирилыч.
– Как пролетели? Мы же попали, – утверждал Берзин.
– Да попали, но прямо в трубу парохода. Они выходили на связь, так и сказали: эти долбаные снайперы попали в трубу.
– Ну и что же?
– Завтра надо повторить. Я связался с Владивостоком и он разрешил. А вам оставляю на всякий случай частоты, на которых можно связаться с плавбазой.
Ну, насколько Берзин был выдержан и прошел суровую школу в научной среде, но и он не выдержал. Все проснулись и слушали долгий суровый монолог ученого мужа. А закончил он вполне спокойно, обращаясь к командиру:
– Геннадий Иванович, это же план полета надо менять?
– Да ничего, я сейчас оденусь и схожу в АДП, поменяю, – понятливо согласился он.
Кирилыч оставил вновь приготовленную посылку, затолкав ее ногой под кровать Альфреду.
…. Снова неслись волны навстречу, облачность приподнялась и улучшилась видимость. Восточнее курса плотный туман серой ватой висел над морем, с верхней кромкой не выше 300 метров, упираясь в дождевую облачность. Болтанка почти отсутствовала и все это расслабляло.
Плавбаза оказалась на своем месте и лениво переваливалась, обнажая покрытые серой краской и ржавчиной борта. На палубе было много людей и, задрав головы, все смотрели на наш первый пристрелочный заход. Он оказался удачным и радист, выйдя на одну из оставленных Кирилычем радиоволн, попросил переключиться и прослушать: в эфир неслись прямо хвалебные оды в честь воздушных соколов и наилучших пожеланий в работе. Мы же выполнили свой обычный ритуальный пролет над базой и, покачав крыльями, взяли курс на свою аныдырскую гостиницу…
В ней уже ждал довольный Кирилыч с ящиком армянского коньяка в честь удачного полета. Пить экипажу было нельзя – завтра в плане, да и наука отказалась в знак солидарности с нами. И решено было сохранить коньяк до выходного. С Кирилычем расстались радушно, не думая о том, что когда-либо встретимся. Но мал, оказывается, мир, – не прошло каких-то семнадцати лет, как судьба вновь свела нас, уже на магаданской земле…
В
первые за много лет академия наук выделила средства для детального и наискорейшего изучения китов и их акватории. Да и раньше пытались изучать и часто на китобойном судне, наряду с инспекторами, находился научный сотрудник, занимающийся антропологическими измерениями, бегая вокруг туши-горы с рулеткой, под насмешливыми и нетерпеливыми взглядами обработчиков с полукруглыми ножами на длинных ручках. Его интересовали длина, ширина, вес мозга, количество и вес находящейся в желудке пищи и прочих мелочей, необходимых для защиты диссертации. А в данном случае рядом с нами находился будущий доктор наук и тема его была разыскиваемые нами киты и, в основном, серые.
Мы уже знали о них примерно столько, что уже могли популярно поддерживать беседу с такими же дилетантами, как мы сами. Знали из постоянных разговоров с наукой, что длина взрослых самок 12-15 метров, а самцов 11-13. Но и среди самок встречаются отдельные индивидуумы до 15 метров. А вот самый крупный самец, который попался в руки людей, всего лишь 14,6 метра.
Мы уже знали, как серый кит выглядит и чем отличается от своих собратьев, других видов. Знали и то, что увидим скорее всего только его, этого странника морей. Оказывается, распространение охватывает субтропические, умеренные и холодные воды северной части Тихого океана и Чукотское море до Японии и Корейского полуострова, и полуострова Калифорния. А вот в Северной Атлантике человек поработал так, что китов уже там не осталось. В водах СССР они должны быть в Беринговом и Чукотском морях. В Японское и Охотское моря заходит корейская популяция, которая составляет всего около 200 особей. Порядка 10 штук видел Берзин около Сахалина, мигрировавших в сторону Охотского моря.
Серые киты обычно держатся на мелководье около берегов по бухтам и лагунам. Даже во время миграции плывут вдоль берегов и держатся по одиночке или небольшими группами по 10-12 особей. В высоких широтах на местах кормежек скапливаются до 150 голов. Под водой при кормежке ракообразными на небольших глубинах от 14-60 метрах они остаются обычно 3-4 минуты. В летнее время серые киты плывут в северные районы от берегов Калифорнии, где выводят своих младенцев, как правило одного, реже двух, совершая путь длиной от 5000 до 10000 километров.
До 1856 года у калифорнийских берегов насчитывалось порядка 30000 особей, а в 1925-м их оставалось всего несколько сотен. В 1938 году правительство США ввело ограничение промысла. В 1947 наложило полный запрет на уничтожение, и к 1970 году стадо возросло до 11000 особей. В то время этих китов промышляли аборигены Чукотки и Аляски, сохраняя обычаи и традиции. Занимаются этим и сейчас. В настоящее время, когда я пишу эти строки, стадо возросло до 20000 голов, надеюсь, человечество одумается и вообще прекратит убивать китов и не только их…
А
мы на следующий день неслись туда, где так заманчиво сверкает темная тушь на полетной карте с надписью Бристольский залив уже на американской территории. Это так далеко, что практически полет на карте выглядит прямой линией туда, небольшой галс в сторону Америки и назад с посадкой в Провидения.
Циклон сместился в сторону Берингова пролива, оставив после себя все еще никак не успокоивше-
еся море с белыми гребнями воротников. Мы уже не только понимали, но и знали, что среди волн в открытом пространстве китов просто не будет и тянули под берег Америки, где, возможно, отдельные индивидуумы еще движутся со скоростью 7-10 км в час туда, там в изобилии водится корм.
Сам Бристольский залив ничем особым от наших северных вод не отличался. И наступило даже некоторое разочарование. Да и берега такие же, как и восточное побережье Камчатки, та же незаселенность и пустота. Лишь в душе какая-то настороженность– во времена разгара холодной войны тут был наш реальный противник. Непроизвольно легкий холодок пробегал по спине – чем черт не шутит. Ведь мы в их водах и в случае чего даже связаться по радио не успеем. Нас просто и искать не будут - море умеет хранить свои тайны.
И сразу память подсказывает зимнюю встречу с американскими истребителями на ледовой разведке в траверзе города Нома на Аляске, когда подошли на разрешенные договором о сотрудничестве с американской стороной 15 км, к береговой стороне.
Ощущения… Человек всегда сначала чувствует или предчувствует и лишь потом включается мозг и начинает находить объяснения предчувствию. Мы шли на высоте 300 метров, выше просто не пускала нижняя десятибалльная облачность. Под ней хорошо просматривался низкий берег и городские строения, сплошной кучкой серых зданий. Над ними возвышалась черная труба, из которой горизонтально стелился рваный черный дым, указывающий на сильный ветер. Картинка выглядела мирной и совсем как у нас, где-нибудь в Анадыре. Полет проходил вдоль береговой черты и все устремили взгляды на чужой берег, пытаясь удовлетворить собственное любопытство. И вот тут-то все ощутили что-то новое, незнакомое, словно шипение большого примуса влилось в постоянный и ровный звук моторов. Не секрет, что слух пилота и все его существо настраивается на шум моторов, и эта нота или тональность звука постоянно живет в твоем теле на протяжении всего полета, сколько бы он ни продолжался. И стоит появиться или даже измениться тональности или появится посторонний звук, пилоты ищут причину появления его на приборной доске, среди множества датчиков, контролирующих работу двигателей. Но стрелки их стояли как вкопанные.
И только боковое зрение отметило появление чего-то нового за фонарем кабины на конце крыла. Оно росло и увеличивалось в размерах. Из-под самолета плавно выползали треугольное крыло, потом киль и фюзеляж истребителя, под фонарем которого сидел пилот в расстегнутом кожаном шлеме. И пристроившись рядом с нашим крылом, он повернул голову. Это был негр. Он широко улыбался, показывая нам белые зубы, поднятой рукой в кожаной перчатке покачал вдоль фонаря, а потом поднял большой палец, показывая, что все о’кей. Мы смотрели на его улыбку, открытую и бескорыстную, радуясь своим коллегам из другой страны, понимая, что улыбка – отражение души человека. Так улыбаться мы уже не могли. Словно что-то произошло на генном уровне, недоверие и подозрительность поселились в душах наших, к себе, ближним, а уж тем более – к чужим. Но тоже махали ему руками, показывая, что и у нас все хорошо и еще неизвестно у кого лучше. Вот эта неизвестность, наверное, была главным сдерживающим фактором между двумя сильными нациями…
Истребитель переваливался с крыла на крыло и держался только за счет мощности своего двигателя, на большом угле атаки уж слишком было ему неуютно на скорости 250 км и, добавив мощность, правым разворотом ушел в сторону берега. Но тут же выполз из-под брюха нашего самолета второй истребитель и пристроился у левой плоскости. И уже белый летчик приветствовал нас рукой в такой же перчатке и мило улыбался, показывая все зубы, неестественно белые, словно с обложки иностранного журнала, виденного в Москве у знакомого дипломата. И мы махали ему в какой-то эйфории, словно представители двух цивилизаций в неведомом пространстве, желающие жить в мире и согласии.
г. Магадан.
(Продолжение следует).