|
 |
|
| |
|
Записки магаданского летчика
(Продолжение, нач. в № 20, 21, 22, 23, 24).
– Ну что. Я думаю, наш маршрут несколько изменится. Да и знать будут все равно все. Поэтому ставлю задачу: нам предстоит забросить посылку на плавбазу.
– Что там внутри этой посылки? – поинтересовался командир.
– Да ничего страшного – обыкновенный спирт. Плавбаза уже шесть месяцев болтается в море и вышли все запасы спиртного. А у капитан-директора завтра день рождения, вот и хотелось сделать ему подарок с подвернувшейся оказией, – встрял Кирилыч.
– А где же она находится эта ваша плавбаза? – поинтересовался штурман.
– Да вот у меня и координаты есть,– и подал бумажку.
Штурман взял кусок бумаги с координатами, что-то прикинул в уме и произнес:
– Ничего себе, оказия. Ведь только в один конец придется пилить три с лишним часа, а может, и больше.
Все затихли, пережевывая сказанное штурманом, но Кирилыч настойчиво назвал фамилию шефа и продолжил:
– Он убедительно просил вас выполнить его просьбу.
– Ну что ж. Раз убедительно – придется выполнять, – Берзин взял передачу, прихватил на всякий случай координаты Кирилыча и тот простившись, ушел восвояси.
У
тро встретило низкой облачностью и пронизывающим ветром. Словно не было и в помине вчерашней хорошей погоды – низкая темная десятибалльная облачность затянула небо, словно запечатала залив и аэропорт и, натягивая на голову фуражки по самые уши, летчики быстро нырнули в фюзеляж самолета, в котором было тихо, уютно, но прохладно.
Все как всегда по заведенному ритуалу. Приняты доклады от членов экипажа об осмотре матчасти и готовности к вылету и Яша бегает как реактивный. Быстрее запустить движки и в воздух с этого негостеприимного и холодного в это утро аэродрома. Продрогшие все ждут, когда пойдет тепло от работающих движков и можно будет хоть немного отойти от холода. Взлет и левым разворотом, даже и высоты круга не набрали и со снижением в Анадырский лиман, отопление на максимум, чтобы разогреть остывший металл и разогреться самим, и снять сковывающие движения плащи, и ощутить наконец теплоту отошедшего от холода штурвала.
– Ну что, Яков Иванович, остался бы здесь работать? Ведь здесь денег больше платят, – спрашивает командир.
– Та ни-и-и. Ни за какие коврижки. Мне и в Магадане неплохо. Да и мои дитыны там, – отвечал он. Хотя деньги есть деньги и в семье они играют не последнюю роль. Но надо учитывать и то, что их за красивые глаза не платят. Короткое холодное лето, продолжительная зима и отсутствие всякой растительности – кому захочется менять Магадан на такое чудо?
Высота сто метров над водой и летим, порой касаясь сплошной нижней кромки облачности. Усиливается ветер и ощущаются его порывы, подхватывающие самолет и раскачивающие его в ритме своих могучих объятий. Море до этого дня – сплошное сверкающее зеркало – превратилось в черное, покрытое беляками волн, несусветное плясово. Видно, как поднимаются высокие волны с пенными гребнями, их срывает ветер, несет, разбрасывая и поднимая в высоту, и мелкими брызгами они ложатся на фонарь самолета, покрывая стекло пленкой влаги и соли, ухудшая видимость.
Пошел дождь, мелкий и назойливый, потом увеличились в диаметре капли, тысячами маленьких молоточков застучали по обшивке сплошной какофонией. Снова сквозь невидимые щели в фонаре кабины начала просачиваться вода и капать на педали и на штанины ниже колен, затекая в ботинки. Но ноги с педалей убирать ни в коем случае нельзя и ты невольно миришься с такой мелочью.
– Не хватает только молнии, – говорит встревоженный Яша, посматривая на приборы и на творящуюся вокруг их самолета круговерть.
И словно услышал всевышний опасение Яши, и полыхнуло справа по курсу, освещая, словно ультрафиолетовым светом, совсем рядом лица пилотов, приборную доску и даже, казалось, то напряженное состояние людей в минуту опасности. Разница только в том, что это совсем не минута, а бывает и несколько часов подряд и люди, и машина ползут по этой невидимой грани между жизнью и чем-то таким близким, почти осязаемым и страшным состоянием, словно не ты, а кто-то другой ведет тебя и выводит. Ты выскакиваешь из такой передряги, оставляя свои страхи позади, в чистое и спокойное небо и морской простор без единой волны, и поет, и ликует твоя душа, и жить хочется, и любить, и творить добрые дела. Возродилась душа твоя и после посадки в любом, самом захудалом аэропорту, ты улыбаешься первому встречному и рад ему, как самому близкому и родному: и всему тому, что ползает и двигается по этой грешной матушке земле.
А потом ударил гром, сотрясая самолет и всех в нем сидящих.
– Ну накаркал, Яков Иванович, – говорит кэп, тревожно повернувший голову в сторону молнии. – Должны же мы проскочить эту клоаку. – А тебя я лишаю голоса, а то опять что-нибудь накличешь.
– Да не очень-то и хотелось говорить. Завезли черт знает куда. Даже спать не хочется, – огрызается Яша.
– Да тебе и не положено спать. Придется и дальше тебя таскать по таким маршрутам, – глядишь, и отучишься, – продолжал шутить командир и тут же штурману:
– Что там с ветром, а то назад и топлива не хватит.
– Да пока на прежнем уровне- 87 км держится устойчиво. А что будет впереди – нам неведомо.
– Конечно, неведомо вам, а нам придется, как тем москвичам садиться на Святой Лаврентий. Уж нас-то местных разгонят к чертовой бабушке. Мы-то должны знать местные условия…
О
н намекал на московский экипаж, который летал в прошлом году на Ан-26. Увлеклись ребята и прозевали резкое увеличение ветра, а топлива с гулькин нос. И на обратном пути вынуждены были садиться на вынужденную.
Опять же, его величество случай спас экипаж и самолет, прямо по курсу лежал остров Святого Лаврентия. Территория США. А когда прямо перед собой увидели бетонную полосу, совершенно пустую и без всяких строений, плюхнулись на нее. И вовремя, двигатели остановились прямо на пробеге, закончилось топливо.
А дело было зимой. И сидят они, бедолаги, закрывшись в самолете на своей советской территории, а их никто и в плен не хочет брать, потому как не видать ни единой живой души. За это время, памятуя наставления соответствующих органов и имея при себе считавшимися секретными полетные карты и сборники радиосвязи, они рвали их и жгли на металлическом подносе – ничто не должно попасть в руки врагу.
Часа через три к самолету на мотонартах подъехал какой-то чукча, одетый в яркие современные одежды, совсем не чукотского производства. Он объехал вокруг самолета, потом остановил своего железного оленя и постучал в дверь. Долго шла словесная полемика среди экипажа: открывать – не открывать двери, но зима не оставила времени на размышление.
Весь разговор шел через приоткрытые двери на английском языке – с одной стороны и на языке, который изучают в школе почти все годы, потом в училищах и институтах, но так и не научившихся связать пару фраз – со стороны экипажа. Но несмотря на это, они поняли: военных на острове нет, а всю власть в единственном поселении держит учитель их детей. Он-то и понимает мало-мало по-русски. Фыркнув мотором, чукча исчез вдали…
А вскоре учитель уже подъезжал на мотонартах в окружении детей и взрослых, одетых в такие же яркие одежды, желавших посмотреть на русских и их самолет. После разговора он попросил их ехать с ними, но они мужественно отказались. Лишь после убедительной просьбы и, самое главное, обещания, что связь с материком будет через несколько часов, а когда там свяжутся с русским консулом в Вашингтоне, вообще никто не знает, летчики закрыли и опечатали самолет, уселись на мотонарты и укатили в селение.
Поселили их в здании школы, и никто кроме преподавателя их не тревожил. Вечером он сообщил экипажу, что связался с Номом и все передал. Просили ждать.
Через сутки учитель порадовал, что посол Союза знает и помнит о них, просит подождать. Еще через сутки он пришел улыбающийся и сказал: завтра прилетит Геркулес, привезет топливо и они могут спокойно улетать.
К обеду над поселением пролетел самолет, приземлился на полосу, подрулил к своему собрату – советскому самолету – и выключил движки. Подлетевших на мотонартах наших пилотов уже встречали улыбающиеся американские летчики в военной форме, горячо хлопающие их по плечам, словно давнишних знакомых.
Показали откуда тянуть заправочный шланг. Наш бортмеханик пытался выяснить что-то насчет паспорта на топливо, удельный вес и то ли топливо им привезли. Но американцы улыбались и показывали большой палец.
– О’кей! О’кэй!
Тут на помощь пришел учитель и сказал:
– Заливайте. Топливо то, что надо.
Мигом взлетел бортмеханик на плоскость, открутил пробки заправочных горловин, вставил заправочный пистолет и закричал:
– Давай, заливай, – и для пущей убедительности прибавил ранее знакомое, по иностранным фильмам:
– О’кей! Давай, шуруй!
Залились под пробки американским топливом, когда еще такая лафа будет, горячо простились с американским экипажем и преподавателем из школы. Запустили движки, обгоняли их на всех режимах, с места по газам, курс – на Анадырь с набором высоты.
Но благородным американцам этого показалось мало, они взлетели следом и в наборе высоты догнали наших парней, т.к. их самолет был значительно скоростней, хотя и больше по размерам, зашли впереди и вальяжно, с крыла на крыло переложили свой самолет и с резким набором вверх – еще бы энерговооруженность их самолета позволяла им сделать такой крутой набор – и с разворотом в сторону Нома. Так встретились и простились соперники в великом противостоянии.
К
азалось бы, все в порядке, вышли из сложной ситуации и все позади. Но… все только начиналось. После посадки в Анадыре экипаж сразу пригласили наши парни в отдельные кабинеты. Началась невидимая и кропотливая работа с провинившимся экипажем.
Прежде всего, каждый в отдельности написал объяснительную и уже после этого началось выяснение отдельных деталей и мелочей, на которые в обычной жизни и не обратил бы внимания. Но здесь мелочь тянет за собой такие пласты житейских приблуд, что только диву даешься. Интересовало, кто и куда отлучался на острове, хотя отлучаться было просто некуда, разве только в туалет, кто общался с учителем и с другими аборигенами, что говорил при этом и каковы были отношения в экипаже между собой… И все под запись и роспись. И если кто-то что-либо скрывал, считая несущественным, то вскоре с помощью других эта мелочь выяснялась, вызывая неудовольствие противных сторон. Вскоре все стали сторониться друг друга, словно черная кошка пробежала между ними.
Нет, они знали, что в экипажах сидит так называемый свой человек, готовый всегда поделиться информацией с командованием и органами. Но даже сейчас, когда вылезали на свет божий маленькие секреты их экипажной жизни, они старались не думать об этом. Словно это происходило не с ними, а с другими людьми, тоже одетыми в летную форму.
Прошла неделя. Подписаны все бумаги и казалось, можно улетать. Но тут штурман вспомнил, что впопыхах спрятал полетную карту в салоне под обшивку самолета – все началось сначала. Новые объяснительные и подписи, и долгие вязнущие разговоры в течение трех дней.
г. Магадан.
(Продолжение следует). |
