Главная > Культура. Искусство > Было дело над морями, над волнами, за китами
Было дело над морями, над волнами, за китами5-07-2007, 09:30. Разместил: redaktor |
|
Записки магаданского летчика (Продолжение, нач в № 20, 21, 22, 23, 24, 25). О том, что уже начало вязнуть во рту, как свежая смола с лиственницы... – Ну, наконец-то попалась, голубушка, – басит штурман, уткнувшись в сапог локатора. – Что там попалось? Наверное, подруга? – Да нет. Подруга сейчас совсем некстати… Плавбазу захватили. Довернем влево на три градуса и выйдем на нее через 18 минут, – вносит поправку штурман. Уже легче, хотя также низко свесились разорванные в клочья облака, и дождь с порывами ветра хлещет по обшивке, и волны с провалами между гребнями, готовые достать низколетящий самолет, захлестнуть и упрятать в свое чрево. Но появилась ясность, цель твоего пути к ней. Почти автоматически отмечаешь на бортовых часах свой путь во времени и искоса наблюдаешь, как минутная стрелка скользит по циферблату, приближая встречу в безбрежном океане. Да и штурман уже не молчит, а считывает километры с экрана локатора – еще недавно было 60 км, потом 50, 40,30, 20, 10, а ее все нет. Она скрыта за занавесью морской пены, дождя и низкой облачности. Все вглядываются в готовую появиться посудину. Она вот здесь, рядом. Но несмотря на ожидание, эта громадина возникает неожиданно, с несуразно наклоненной палубой и высоко поднятым носом, изображая непонятную пляску на вздыбленных волнах, и тут же исчезает под самолетом. – Вот это штучка! – в восхищении говорит Берзин. – Как же можно попасть в нее в такой свистопляске? А экипаж уже приступил к подготовке, в общем-то, к своей обычной работе по выброске вымпелов, груза, почты. Описываем большую дугу с левым креном, так чтобы на выходе из нее могла получиться прямая между самолетом и плавбазой. Вот на этой-то прямой и происходит основной расчет для сброса, в данном случае, вымпела. Первый заход пристрелочный. Бортпроводник, привязанный страховочным фалом, приоткрыл дверь и, придерживая рукой ленточный вымпел, ждет сирены из кабины экипажа. Она гудит, как выстрел, и проводник выпускает из руки вымпел и следит за его полетом через открытую дверь. – Есть! Попали! – несется по самолету. Наука возбуждена и поддерживает крик оператора. – Попали. Попали. – А самолет в глубоком вираже и на новый заход на плавбазу. Качает самолет. Плавбаза, как пьяная, раскачивается стальным телом, изредка показывая из воды вращающийся винт. Как же там при таком бедламе можно отмечать день рождения? И снова проводник у открытой двери уже с посылкой в руке. Сирена – и она летит туда, вниз, где ее ждут. Проводник провожает ее взглядом до самого корабля и как-то неуверенно говорит: – Да вроде попали. – Вроде или попали? – переспрашивает командир. – Что на корабле – это точно, а уж куда угодили я не знаю. Прошли над судном, покачивая крыльями, и назад, в Анадырь, опять сквозь дождь, болтанку до одури, низкие облака, цепляющиеся за гребни волн, усталость и утомительное равнодушие, заканчивающееся на кончиках пальцев, лежащих на штурвале… А надырь. Сданы служебные бумаги. Столовая тихая и темная под сводом темного и дождливого неба. Еда безвкусная, как бы сама собой пережеванная, заполняла пустоту желудка. Быстрее в постель и хоть немного отойти телом и душой. Ни шуток, ни разговора. Наука, побледневшая от болтанки и блевотины, медленно восстанавливала силы. Как ни странно, но женщина оказалась выносливее мужчин и спокойно, с чувством собственного достоинства, упакованная в джинсы и черную японскую куртку на ватине, прошла в свою комнату… Заснули быстро в своих с детства излюбленных позах, глубоким сном и без сновидений. Да и как еще можно после такого дня видеть какие-то сны? Даже разбудить будет невозможно. Но кто-то чужой уже тряс Берзина, пытаясь вернуть его в действительность. И это ему удалось. – Что случилось?– спросил Альфред. – Да пролетели вы с посылкой, – говорил капитан Анадырского порта Кирилыч. – Как пролетели? Мы же попали, – утверждал Берзин. – Да попали, но прямо в трубу парохода. Они выходили на связь, так и сказали: эти долбаные снайперы попали в трубу. – Ну и что же? – Завтра надо повторить. Я связался с Владивостоком и он разрешил. А вам оставляю на всякий случай частоты, на которых можно связаться с плавбазой. Ну, насколько Берзин был выдержан и прошел суровую школу в научной среде, но и он не выдержал. Все проснулись и слушали долгий суровый монолог ученого мужа. А закончил он вполне спокойно, обращаясь к командиру: – Геннадий Иванович, это же план полета надо менять? – Да ничего, я сейчас оденусь и схожу в АДП, поменяю, – понятливо согласился он. Кирилыч оставил вновь приготовленную посылку, затолкав ее ногой под кровать Альфреду. …. Снова неслись волны навстречу, облачность приподнялась и улучшилась видимость. Восточнее курса плотный туман серой ватой висел над морем, с верхней кромкой не выше 300 метров, упираясь в дождевую облачность. Болтанка почти отсутствовала и все это расслабляло. Плавбаза оказалась на своем месте и лениво переваливалась, обнажая покрытые серой краской и ржавчиной борта. На палубе было много людей и, задрав головы, все смотрели на наш первый пристрелочный заход. Он оказался удачным и радист, выйдя на одну из оставленных Кирилычем радиоволн, попросил переключиться и прослушать: в эфир неслись прямо хвалебные оды в честь воздушных соколов и наилучших пожеланий в работе. Мы же выполнили свой обычный ритуальный пролет над базой и, покачав крыльями, взяли курс на свою аныдырскую гостиницу… В ней уже ждал довольный Кирилыч с ящиком армянского коньяка в честь удачного полета. Пить экипажу было нельзя – завтра в плане, да и наука отказалась в знак солидарности с нами. И решено было сохранить коньяк до выходного. С Кирилычем расстались радушно, не думая о том, что когда-либо встретимся. Но мал, оказывается, мир, – не прошло каких-то семнадцати лет, как судьба вновь свела нас, уже на магаданской земле… В первые за много лет академия наук выделила средства для детального и наискорейшего изучения китов и их акватории. Да и раньше пытались изучать и часто на китобойном судне, наряду с инспекторами, находился научный сотрудник, занимающийся антропологическими измерениями, бегая вокруг туши-горы с рулеткой, под насмешливыми и нетерпеливыми взглядами обработчиков с полукруглыми ножами на длинных ручках. Его интересовали длина, ширина, вес мозга, количество и вес находящейся в желудке пищи и прочих мелочей, необходимых для защиты диссертации. А в данном случае рядом с нами находился будущий доктор наук и тема его была разыскиваемые нами киты и, в основном, серые. Мы уже знали о них примерно столько, что уже могли популярно поддерживать беседу с такими же дилетантами, как мы сами. Знали из постоянных разговоров с наукой, что длина взрослых самок 12-15 метров, а самцов 11-13. Но и среди самок встречаются отдельные индивидуумы до 15 метров. А вот самый крупный самец, который попался в руки людей, всего лишь 14,6 метра. Мы уже знали, как серый кит выглядит и чем отличается от своих собратьев, других видов. Знали и то, что увидим скорее всего только его, этого странника морей. Оказывается, распространение охватывает субтропические, умеренные и холодные воды северной части Тихого океана и Чукотское море до Японии и Корейского полуострова, и полуострова Калифорния. А вот в Северной Атлантике человек поработал так, что китов уже там не осталось. В водах СССР они должны быть в Беринговом и Чукотском морях. В Японское и Охотское моря заходит корейская популяция, которая составляет всего около 200 особей. Порядка 10 штук видел Берзин около Сахалина, мигрировавших в сторону Охотского моря. Серые киты обычно держатся на мелководье около берегов по бухтам и лагунам. Даже во время миграции плывут вдоль берегов и держатся по одиночке или небольшими группами по 10-12 особей. В высоких широтах на местах кормежек скапливаются до 150 голов. Под водой при кормежке ракообразными на небольших глубинах от 14-60 метрах они остаются обычно 3-4 минуты. В летнее время серые киты плывут в северные районы от берегов Калифорнии, где выводят своих младенцев, как правило одного, реже двух, совершая путь длиной от 5000 до 10000 километров. До 1856 года у калифорнийских берегов насчитывалось порядка 30000 особей, а в 1925-м их оставалось всего несколько сотен. В 1938 году правительство США ввело ограничение промысла. В 1947 наложило полный запрет на уничтожение, и к 1970 году стадо возросло до 11000 особей. В то время этих китов промышляли аборигены Чукотки и Аляски, сохраняя обычаи и традиции. Занимаются этим и сейчас. В настоящее время, когда я пишу эти строки, стадо возросло до 20000 голов, надеюсь, человечество одумается и вообще прекратит убивать китов и не только их… А мы на следующий день неслись туда, где так заманчиво сверкает темная тушь на полетной карте с надписью Бристольский залив уже на американской территории. Это так далеко, что практически полет на карте выглядит прямой линией туда, небольшой галс в сторону Америки и назад с посадкой в Провидения. Циклон сместился в сторону Берингова пролива, оставив после себя все еще никак не успокоивше- еся море с белыми гребнями воротников. Мы уже не только понимали, но и знали, что среди волн в открытом пространстве китов просто не будет и тянули под берег Америки, где, возможно, отдельные индивидуумы еще движутся со скоростью 7-10 км в час туда, там в изобилии водится корм. Сам Бристольский залив ничем особым от наших северных вод не отличался. И наступило даже некоторое разочарование. Да и берега такие же, как и восточное побережье Камчатки, та же незаселенность и пустота. Лишь в душе какая-то настороженность– во времена разгара холодной войны тут был наш реальный противник. Непроизвольно легкий холодок пробегал по спине – чем черт не шутит. Ведь мы в их водах и в случае чего даже связаться по радио не успеем. Нас просто и искать не будут - море умеет хранить свои тайны. И сразу память подсказывает зимнюю встречу с американскими истребителями на ледовой разведке в траверзе города Нома на Аляске, когда подошли на разрешенные договором о сотрудничестве с американской стороной 15 км, к береговой стороне. Ощущения… Человек всегда сначала чувствует или предчувствует и лишь потом включается мозг и начинает находить объяснения предчувствию. Мы шли на высоте 300 метров, выше просто не пускала нижняя десятибалльная облачность. Под ней хорошо просматривался низкий берег и городские строения, сплошной кучкой серых зданий. Над ними возвышалась черная труба, из которой горизонтально стелился рваный черный дым, указывающий на сильный ветер. Картинка выглядела мирной и совсем как у нас, где-нибудь в Анадыре. Полет проходил вдоль береговой черты и все устремили взгляды на чужой берег, пытаясь удовлетворить собственное любопытство. И вот тут-то все ощутили что-то новое, незнакомое, словно шипение большого примуса влилось в постоянный и ровный звук моторов. Не секрет, что слух пилота и все его существо настраивается на шум моторов, и эта нота или тональность звука постоянно живет в твоем теле на протяжении всего полета, сколько бы он ни продолжался. И стоит появиться или даже измениться тональности или появится посторонний звук, пилоты ищут причину появления его на приборной доске, среди множества датчиков, контролирующих работу двигателей. Но стрелки их стояли как вкопанные. И только боковое зрение отметило появление чего-то нового за фонарем кабины на конце крыла. Оно росло и увеличивалось в размерах. Из-под самолета плавно выползали треугольное крыло, потом киль и фюзеляж истребителя, под фонарем которого сидел пилот в расстегнутом кожаном шлеме. И пристроившись рядом с нашим крылом, он повернул голову. Это был негр. Он широко улыбался, показывая нам белые зубы, поднятой рукой в кожаной перчатке покачал вдоль фонаря, а потом поднял большой палец, показывая, что все о’кей. Мы смотрели на его улыбку, открытую и бескорыстную, радуясь своим коллегам из другой страны, понимая, что улыбка – отражение души человека. Так улыбаться мы уже не могли. Словно что-то произошло на генном уровне, недоверие и подозрительность поселились в душах наших, к себе, ближним, а уж тем более – к чужим. Но тоже махали ему руками, показывая, что и у нас все хорошо и еще неизвестно у кого лучше. Вот эта неизвестность, наверное, была главным сдерживающим фактором между двумя сильными нациями… Истребитель переваливался с крыла на крыло и держался только за счет мощности своего двигателя, на большом угле атаки уж слишком было ему неуютно на скорости 250 км и, добавив мощность, правым разворотом ушел в сторону берега. Но тут же выполз из-под брюха нашего самолета второй истребитель и пристроился у левой плоскости. И уже белый летчик приветствовал нас рукой в такой же перчатке и мило улыбался, показывая все зубы, неестественно белые, словно с обложки иностранного журнала, виденного в Москве у знакомого дипломата. И мы махали ему в какой-то эйфории, словно представители двух цивилизаций в неведомом пространстве, желающие жить в мире и согласии. г. Магадан. (Продолжение следует). Вернуться назад |
|
|