|
 |
|
| |
|
Рейс Магадан-Москва. Пассажиров едва человек тридцать на весь самолет Ил-62. Всех их усадили в заднем салоне, чтобы не мешали отдыхать бригаде проводников в первом. Они энергично отстрелялись, накормив и напоив всех страждущих и, прикрыв проход шторкой, принялись за обед.
В первом салоне расположился лишь магаданский экипаж, вылетевший в Ростов на ремонтный завод за Ан-12. Самолет был уже отремонтирован, если судить по РД, пришедшей с завода, и ждут только экипаж, для облета и перегона его на базу.
В то время уже начали считать деньги, и для повышения экономических показателей придется залететь в Москву, забрать какой-то груз, скорее всего служебный. Но это особой роли не играло – подумаешь, лишние сутки… А если останутся деньги, что мало вероятно, будет можно и затариться в московских магазинах…
Магаданский экипаж состоял из шести человек, одетых в синие костюмы и такого же цвета плащи со знаками различия на плечах, которые после взлета, как по команде, сложили на спинки впереди стоящих кресел, оставшись в белых капроновых рубашках, с приспущенными черными галстуками, свободно болтающимися на шеях.
Вели они себя вполне мирно и даже пытались дремать, но до того момента, как белокурая блондинка, скорее всего крашеная, принесла подносы с едой.
Все спокойно приняли подносы с дымящейся пищей, поставили на выдвижные столики впереди стоящих кресел, и вопросительно посмотрели на командира, грузноватого мужчину, физически сильного и здорового тем здоровьем, которое нужно для управления таким самолетом, как Ан-12 и самим экипажем, порой почти неуправляемым в отрыве от базы.
Было ему немного за сорок, черные густые волосы отливали сединой, глаза, скорее черные в окружении сети морщин, мелких и глубоких, прямой крупный нос с узенькой полоской усов на верхней губе.
Эта полоска усов никак не шла его славянскому лицу, но ему казалась вполне приемлемой. За стопкой водки друзья не раз советовали сбрить этот, не поймешь какой пережиток, но он оставался непреклонен и со временем все привыкли к этому и не мыслили его уже без этой полоски.
Летал он хорошо, без всяких ЧП. Не прошло и десяти лет как переучился на Ан-12, и был представлен к награде. Получил орден Ленина за трудовые успехи в борьбе за построение самого светлого будущего в мире…
Это не считая вороха похвальных грамот и ценных подарков в виде командирских часов, которых набралось около десятка штук, да кроме того, на торжественных собраниях он всегда восседал в президиуме, который по списку зачитывал замполит от лица всех собравшихся.
Командир окинул орлиным взором все подносы с едой, потом перенес взгляд на лица своей команды и кивнул головой. И тут же борт¬механик, словно фокусник, достал поллитровку. Дернул за пробку, под названием бескозырка, и разлил в приготовленные пластмассовые чашки, стоящие на подносах.
Чокнулись. Молча выпили и принялись было за курицу, но вовремя опомнились. Словно памятуя, что закуси не так уж и много. Разлили остатки, бутылки как раз хватило на все чашки, подняв их, все дружно сказали:
– Будем. И выпили, и за еду, сдерживая разгоревшийся аппетит.
Маленький с большим загнутым носом, нетерпеливый, вечно куда-то спешивший и не успевающий, вечно голодный бортрадист Лопата напросился смотаться к стюардессам. Переговорив с ними и объяснив, что на их самолете летят Магаданские полярные летчики, можно сказать испытатели, а летят за новым доселе неизвестным самолетом, прямо на завод – сам конструктор пригласил.
Девчата растаяли и выдали сотейник, с остатками курей с прошлого рейса, и вдобавок, на подносе целый ворох колбасок и прочих прибамбасов в целлофановой упаковке, оставшихся от пассажиров.
– Ну вот и хорошо, – пророкотал командир, встречая инициативного Лопату. – А то только аппетит нагуляли, а еды, как не бывало.
И уже второй пилот Лашманов Георгий, такой же полный, как командир, но значительно рыхлей, прибывший в отряд с вертолета Ми-6, когда их убрали за ненадобностью из Магаданской области и передали в Тюменское управление, наклонился и едва не опрокинув поднос, наконец выудил бутылку из-под своего сиденья, хватил зубами за бескозырку, расплескав трошки себе на грудь. Водка расползлась темным пятном у него на груди, приятно охлаждая разгоряченное тело.
– Это ничего. Для охлаждения души, – говорил он, разливая по чашкам. – Надо бы подсказать экипажу, пусть приберут тепло. Зажаримся до Москвы.
И снова подняли налитое и дружное:
– Будем, – в унисон пронеслось над ними и погасло под потолком самолета в шуме работающих двигателей.
И разговор как-то сам собой завязался, и тут уж Лашман не позволил никому взять пальму первенства, начал нахваливать свой Ми-6: и где летал, и как летал, и бывал в таких дырах, что другим и не снилось. А возил… Да что только ни возил… А кто может из вас одним колесом приткнуться к вершине сопки, пока геологи вылезают из фюзеляжа?
Ну наговорил семь верст до небес и все лесом. Просто обидно стало нашим друзьям и начали они спорить о преимуществах своих летательных агрегатов, и так как сначала механик с радистом отстаивали честь Ан-12, Лашман еще сопротивлялся, а когда и обиженный штурман подключился за честь своего корабля… Тут уж запахло серьезными последствиями. И командир, как всегда взвешенно, поднял обе руки и приказал:
– Наливай.
И уже радист с готовностью выхватил бутылку из своего видавшего виды коричневого портфеля и спор как-то сразу сошел на нет, и взгляды устремились на жидкость, выливающуюся из бутылки в их пластмассовые чашки.
– Товарищи и друзья, – начал командир торжественно. В нашем экипаже товарищ с вертолета Ми-6. Это первый эксперимент, можно сказать, в народном хозяйстве, когда с вертолета переучили на самолет, да еще и нужно ввести его командиром на нашем самолете. Поэтому на нас ложится большая ответственность, чтобы наш командир-стажер не разгрохал самолет и нас вместе с ним. Выпьем за это.
Ну святое дело. Как не помочь своему коллеге?
И благодарный Лашман, в порыве благодарности, тянет чашку и чокается со всеми, расплескивая драгоценный напиток. И все желают ему добра и быстрей отвыкнуть от этих пагубных для самолета вертолетных навыков – гасить на последней прямой скорость.
А то и радист не выдерживал его идиотских попыток погасить скорость на прямой, самолет может клюнуть, а для вывода не хватит высоты. И клюнет так, как клевали в Тюменской губернии, два Ан-12 один за другим на четвертом развороте. А для выяснения этой причины даже на несколько дней приостанавливали полеты по всему Союзу.
Поэтому при заходе на посадку радист орет командиру в наушники по переговорному устройству.
– Коля, не давай ему штурвал. Он же убьет нас, а у меня жена и дети дома ждут.
И они опять в который раз, спорят, убеждают вертолетчика в особенностях и отличиях пилотирования самолета от вертолета…
И уже штурман для убедительности из своего штурманского портфеля достает и передает механику бутылку, чтобы он открыл и разлил нектар души по чашкам.
Пьют и закусывают, вылавливая уже руками из сотейника окорочка, так вовремя оставшиеся от предыдущего рейса.
Отяжелевший Лашман, откинулся на спинку кресла и засопел, а потом и захрапел. Командир неодобрительно взглянул на него.
– Да! Слабоваты, однако вертуны.
И механику, сидевшему рядом с ним.
– Ну-ка, достань у меня сзади. Гаврила просунул руку и вытащил из заднего кармана кресла непочатую бутылку.
– Может, хватит, – нерешительно проговорил штурман.
– Да чего там. Еще почти четыре часа полета до Москвы, – возразил Гаврила. – Проспимся. Прилетим как свежие огурцы из Ташкента.
Командир пожал плечами, словно говоря, на ваше усмотрение.
И они допили шестую бутылку и, откинувшись на спинку кресел, уснули, набегавшись перед вылетом по разным инстанциям и вкусившие на борту зеленого змия как успокоительного нектара.
А прибежавшая стюардесса за посудой, сочувственно, словно про себя, проговорила:
– Ишь намаялись бедные, – и лишь увидев пустые бутылки и, складывая их в пустой сотейник, возмутилась:
– Да уж. Намаялись… Скорее набрались.
Наконец-то они вырвались из этого порочного круга обязательной в таких случаях круговерти проверок и контрольных вопросов от специалистов всех уровней и рангов.
Особенно долго и нудно объяснял правила поведения в общественных местах и ответственности каждого члена экипажа перед семьей и обществом хлипкий замполит. А в заключение задавал контрольные вопросы, спрашивая о генеральной линии партии и задачах в развернутом этапе построения социализма в отдельно взятой стране.
И слушая не совсем вразумительные ответы, отвечал сам, спотыкаясь и глотая окончания всевозможных измов…
Подписаны командировочные, проверены полетные карты, позывные основных и запасных аэродромов, всевозможные запретные зоны и правила их обхода и прочие необходимые мелочи, которые есть у штурмана и радиста в портфеле, в толстых сборниках….
И в заключение командир летного отряда, сам был молодым и точно в таких же ситуациях, уже почти по-дружески, наставлял:
– Ну вы смотрите там, не очень. Кому нужны неприятности… А то опять столько бумаг писать придется, намекая на экипаж, «отличившийся» в Новосибирске, надрались до чертиков с одесситками и задержали вылет на шесть часов. Еще бы немного и помидоры на жаре потекли. Хорошо обошлось…
И все это позади, где-то там в Магадане, в четырехэтажном штабе на 56 км от города. В его многочисленных кабинетах, до предела забитых людьми всех возрастов, занимающих посты и должности, получающих приличные деньги и все спрашивающих и требующих, и всем ты чем-то обязан и должен, должен и нет конца этому и края.
И вот только здесь, на высоте свыше 10000 м, экипаж словно сбросил груз обязательств и ответственности перед всеми, кто остался на земле.
Его слух приятно ласкают четыре работающие двигателя, которые не нужно контролировать, потому как есть другой экипаж. Они в креслах, в которых проходит почти вся их летная жизнь, напоминающие их самолетные, накормленные и даже слегка выпившие. Не надо решать квартирные, семейные проблемы и т. д. Ну, о чем еще может мечтать экипаж? Все позади, ты в самолете и все земное там, на земле и пропади оно пропадом.
Домодедово, а именно туда приходят наши магаданские рейсы, встретило солнечной погодой. Пассажиры уже давно вышли, а наш экипаж даже не делает попытки проснуться и их оставляют подремать стюардессы, дожидающиеся приезда машины бортпитания.
Уже сдана посуда, ушли стюардессы, а техник, принявший самолет, в нетерпении прохаживается по салону, размахивая ключами, готовый закрыть его вместе с экипажем…
Не выдерживает и тормошит всех спящих, поминая недобрым словом этих магаданцев, так некстати заснувших.
– Счас! Ну погоди немного. Пять минут и встаем, – бормочет командир, с усилием раздирая глаза.
– Какое пять минут. Я уже сорок минут хожу перед вами. А ты мне пять минут, – вопит дежурный. – Мне же смену сдавать, а я выпендриваюсь перед вами.
– Все, я отгоняю трап. – Вызывают к другому самолету. Смотри, чтобы никто не упал, – вопит траповщик, просунув голову в дверной проем.
И дежурный, ругаясь, достает дюралевую стремянку и устанавливает у передней входной двери.
Через десять минут, не отошедшие от сна и не до конца понимающие происходящего магаданцы стоят под самолетом тесным кружком, не зная куда податься и главное как?
Много служебных портфелей, особенно у штурмана, маленького и плотного, с короткими пухлыми ручонками и рассудительного до ужаса. Их целых два, черных из кирзухи, пузатых и до предела набитых картами на весь союз и сборниками всех аэропортов на этом же пространстве с болтающимися шнурками из-под пластилиновых печатей. Портфели считаются секретными, и должны храниться в спецкомнатах и выдаваться штурману под роспись.
У б/радиста Лопаты всего один портфель, точно такой же, набитый под завязку, с позывными и регламентами работ аэропортов. Это кроме того, что каждый имеет свой личный портфель плюс всевозможные передачи: кета, горбуша, кижуч, сельдь копченая и упакованная в банках в сам славный город Ростов.
А как все это нести и куда, на какой самолет и скоро ли он будет? Все это рождает в голове у кэпа массу вопросов, не находя ответа, и он в такие моменты пыхтит и начинает ходить перед экипажем и тем ворохом свертков и портфелей, привезенных с собой.
И тут мимо этого скорбного сборища тащится, набитый до отказа пассажирским шмутьем, ряд тележек. И командир, уже приобретший способность мыслить, бросается наперерез с поднятой рукой.
Вагончики остановились, командир о чем-то переговорил с водилой и, получив добро, махнул рукой. Все в меру сил стали закидывать свои портфели, передачки и устраиваться сами наверху чемоданной кучи – других мест просто не было, да и не предназначены эти телеги для перевозки пассажиров.
Водила окинул своих наездников взглядом и тронул свой состав с необычными пассажирами. И они ехали, как всегда безоглядно доверяя своему командиру, по рулежным дорожкам мимо снующих взад вперед таких же багажных тележек, пустых и нагруженных сверх всякой меры, с прилетающих бортов и улетающих куда-то в дальние края. |
