|
 |
|
| |
|
Кучевые облака, словно мягкие подушки, лежали на склонах гор, уходя в высоту бездонно синего неба, скрываясь за острыми вершинами Кавказских гор. Самолет пробирался по узкому ущелью, едва не касаясь склонов гор и опасных своими восходящими потоками кучевых облаков. Мне, привыкшему к необозримым северным просторам, было не совсем уютно в этой тесноте скал с вершинами, теряющимися в высоте небес. А летчики, словно играючи, обходили очередной попавшийся на пути склон горы, облизывая крылом его крутые бока…
Потом я слонялся вдоль зеленой изгороди из дикорастущих кустарниковых зарослей под палящим солнцем маленького аэропорта в ожидании рейсового самолета из Тбилиси. На нем должен прилететь мой однокашник по летному училищу Томашвили, а в своей курсантской среде просто Том. Он знал о своем прозвище и, несмотря на свой гордый кавказский характер, спокойно переносил эту кличку.
После окончания летного училища судьба раскидала всех по всему Союзу от западных рубежей до Чукотского моря и от Кавказа до Северного ледовитого океана, пополнив ряды неприкаянных, неухоженных и вечно спешащих в постоянные рейсы пилотов. И только при личных встречах, в каком-нибудь задрипанном аэропорту, узнавали о своих собратьях по штурвалу, да по приказам из нашего министерства, в которых черным по белому говорилось о провинностях или гибели наших коллег.
Печальна и трагична судьба Бацунова на Дальнем Востоке – залезли по осени в облачность на Ан-2 и начали обледеневать. Когда хватились, Ан-2 стал уже неуправляем, превратившись в глыбу льда, которая уже не летает, а только падает… Не оправдались надежды его старенькой матери, в одиночку несшей неподъемный груз воспитания мальчишки. Вся жизнь прошла в надежде – вырастет и пригреет в старости сынок. Но он вернулся в цинковом гробу, даже открывать не разрешили…
Пока я размышлял о превратностях судьбы, спрятавшись в тени высоких деревьев от жаркого солнца, по грунтовой полосе, поднимая шлейф пыли, катил серебристый Ил-14- мечта и гордость молодых пилотов малой авиации. Не останавливаясь, он лихо развернул на рулежную дорожку и, пробежав по ней, зарулил на асфальтированный квадрат перрона. Поршни после выключения зажигания смачно чавкнули в цилиндрах и замерли, двумя неподвижными винтами-крестами. Механик открыл дверь в ожидании трапа. Подъехавший трап своей верхней частью ткнулся в порог двери. Механик опробовал, попрыгав на нем и картинно протянул руки к проему, приглашая к выходу экипаж.
Они появились на трапе молодые и красивые, еще не седые, в легких летных светло- синих рубашках с короткими рукавами и темно-синих форменных брюках, легко шагая вниз по ступеням. Впереди важно, как и положено, вышагивал командир среднего роста. За ним высокий, худой, с копной черных вьющихся волос Томашвили, что-то доказывающий командиру.
Я стоял возле выхода на вокзал в предчувствии встречи и воспоминаний о дорогом и безвозвратно ушедшем времени.
– Да нет же. Я же говорю тебе – высокое выравнивание… Ну, подпусти ты землю поближе и плавненько так подбирай штурвал. Вот она и сядет как ласточка, – наставлял командир молодого, только переучившегося второго пилота.
– Том! Привет! – не выдержал я и мы бросились в объятия, сжимая и тиская друг друга.
– Командир! Знакомься. Мой однокашник по училищу, – и мы 2сжимаем ладони, друг друга, стучим по плечам и спине, как и положено молодым.
– А я побежал в перевозки, – заторопился Том. – Сам знаешь, сначала бумаги, а потом все остальное…
Я, конечно, завидовал своему приятелю. Он уже летает на таком самолете, а я только ввелся командиром на Ан-2. Но у каждого свой путь и мы бредем по нему, спотыкаясь, падая и поднимаясь. И никто не спрашивает на то нашего согласия и лишь какие-то обстоятельства, словно посылаемые кем-то сверху, ускоряют или замедляют движение по служебной лестнице. Вот такие причины и появились на жизненной тропе у Тома и, славу Богу, он жив-здоров, с честью вышел из такой переделки, сразу оторвался от нас, своих однокашников, и стал узнаваем на улицах Тбилиси.
…Удивительно быстр и незаметен взлет, разворот на курс, и несемся навстречу перевалу, вершины которого намного превышают подписанный эшелон.
Поворот на несколько градусов вправо, и мы входим в широкую горловину ущелья.
В пассажирской кабине ни единого пассажира, не считая меня – зайца, стоящего за спиной у летчиков, переключившихся полностью на мои разговоры о Магадане. И нет им дела до обрывистых вершин с белыми шапками снега, спрятанными за кучевыми облаками. А потом предложили посидеть на правом пилотском кресле, о чём я и сам уже хотел попросить командира.
– Давай, ощути настоящую технику, – говорил Том, освобождая свое кресло второго пилота.
Я не заставил себя долго упрашивать и через несколько секунд сидел за штурвалом.
Да, это уже техника, так казалось мне в то время. Солидная колонка г-образной конфигурации с литым алюминиевым полукружьем для управления элеронами давала простор ногам. Впереди и по бокам через стекла фонаря изумительный обзор, не то что на Ан-2, где расположенный впереди двигатель закрывает обзор, создает тряску и опасность возгорания, не оставляя времени пилоту на размышление. Приборная доска с приборами идентична Ан-2. Да оно и понятно, не так велика разница в выпуске этих самолетов. Лишь несколько новых приборов навигационного характера говорили о том, что прогресс не стоит на месте.
– Ты посмотри. Приборы-то знакомы тебе. Лишь расположены немного не в том порядке. Но тут уж каждый конструктор, не желая заниматься плагиатом, городит свой огород. Хотя, какая разница, устанавливай их в одном определенном порядке. Пилоты привыкнут и при переучивании с одного типа на другой будут только благодарны создателям самолетов. Ведь ЧП было бы поменьше, особенно на начальном этапе переучивания. Да ты бери штурвал. Хватит слушать мои размышления на тему как бы, да кабы…
Я положил руки на полукружья штурвала, крепко сжав его, ощущая невольный душевный трепет – мальчишеское заветное живое и несказанное ощущение пробегает искрой, зарождаясь в душе, проскакивает по телу и заканчивается на кончиках пальцев рук и ног.
– Да ты понежнее с ним. Ну-ка, отпусти штурвал. Он же и сам летит. – И, сняв триммерами нагрузку со штурвала, отпустил его. Самолет сам летел в пространстве.
– А теперь бери штурвал и вперед. Ну вот и молодец. Ты случайно не за штурвалом родился? – подбадривает он меня. - Покачай элеронами на всякий случай, почувствуй самолет.
Покачал, ощущая плавное переваливание самолета с крыла на крыло. Все то же, как и на маленьком самолете, но здесь уже чувствуется масса – cамолет солидно и по продолжительности довольно замедленно реагировал на отклонения рулей.
– Ну и замечательно. Триммера вот здесь, будешь снимать нагрузки. Давай управляй, а я сбегаю в туалет, – и выскочил из кабины.
Я и опомниться не успел, лишь оглянулся и убедился в своем полном одиночестве. Тут сразу же нахлынули страхи и сомнения: вдруг не справлюсь с управлением или возникнет, вот прямо сейчас, какая-либо неисправность, а экипаж не успеет добежать до кабины? Но на этом страхи мои не закончились. Я почувствовал, как самолет начал задирать свой нос в небо. Отдал штурвал от себя и привел его в прежнее положение, суетливо отыскивая триммер руля высоты, чтобы снять нагрузку со штурвала. Но тут же самолет начал энергично опускать свой нос, упираясь в скалы на дне ущелья и я тянул штурвал на себя, пытаясь понять его необычное поведение. А он уже самостоятельно драл нос в небо и я, упираясь руками, толкал штурвал от себя.
Вот началось то, что я и предполагал. Где же экипаж ? Хоть бы один кто-нибудь – и я поворачиваю голову назад в поиске хозяев самолета.
То, что увидел повергло в смятение и придало уверенности – с самолетом все в порядке.
Просто экипаж решил испытать меня и проверить старой курсантской шуткой: летая в училище на Ан-2 самостоятельные полеты, в грузовой кабине находилось несколько курсантов, они-то и бегали от кабины до задней переборки, создавая попеременно заднюю или переднюю центровку. Таким образом, и мои южные коллеги решили проверить своего северного «андвашника». А увидев, что я раскусил их, со смехом вернулись на свои места.
Тбилисский аэропорт принял нас вечерним теплом, неповторимым ароматом южной растительности и ярких цветов. Все говорило о благодатности и богатстве края. Но мне просто не дали как следует вкусить эти прелести, и после полетных обычных формальностей потянули в небольшую шашлычную, приткнувшуюся среди высоких деревьев недалеко от здания аэропорта. Она была уже закрыта, но за ее легкими стенами теплилась горячая кавказская жизнь. Механик, стройный рыжий грузин с вьющимися волосами, постучал в переборку и сказал что-то на своем. Спор сразу затих. В стене открылась легкая створка и на русском, вполне миролюбиво, спросили:
– Сколько готовить?
– По два на каждого. Это значит восемь шашлыков и тару под коньяк.
Том молча вытащил из своего портфеля две бутылки коньяка и поставил на круглый столик.
– Ребята так дело не пойдет. С меня причитается, и я готов накрыть стол. Как никак человек с севера.
– Э, нет. Только не сейчас. Да ты не беспокойся, это у нас, можно сказать, бесплатно, с двух утренних зайцев, по бутылке с каждого. А ты, если такой богатый, накроешь в следующий раз.
Я слышал много раз, что на материке возят зайцев и подрабатывают на них. Для нас, северных пилотов, это было неприемлемо. Да, мы возили зайцев, в основном служебных пассажиров, и когда те пытались рассчитаться деньгами, не брали их.
Но я в гостях, и гостю не принято диктовать свои правила. На том и порешили. За разговорами незаметно пролетело время. О чем говорили? Да в основном о работе, а потом плавно разговор перетек на стюардесс и других женщин, в основном отдыхающих. И уж тут на первую роль претендовал только бортмеханик. Он с юмором рассказывал про свои встречи с московской стюардессой, когда московский и тбилисский рейсы стыковались с ночевой в Сухуми. И тогда механик снимал комнату в частном доме, и их любовь длилась до самого утра с небольшими перерывами. Темперамент и азарт москвички превзошел все ожидания, а ее стоны и крики привлекали из соседних домов уже постаревших мужчин и они, сидя на лавке, с сожалением и восторгом обсуждали необыкновенную москвичку, с виду ничем неприметную. Разве бедра были чуть-чуть широковаты для ее неприметного бюста.
Ночевали в профилактории, им – на ранний вылет. Жили, как правило, все в разных и дальних концах города, а в таких случаях экипажу разрешалось ночевать. А мы, сидя с Томом в холле перед телевизором, еще долго вели разговор о работе, жизни и обо всем том, что произошло за это время. А перед сном Том дал наставление на завтрашний день.
– Завтра переберешься через полосу и придешь по этому адресу, – он дал небольш0ую бумажку с адресом, вырванную из блокнота.
(Продолжение следует) |
