|
 |
|
| |
|
Записки магаданского летчика
(Окончание, нач. в № 16).
- Ну, молодой, разоспался, - говорил шеф.
- Да пусть поспит. Вчера видишь как напрыгался, - вторил ему геолог.
Но я уже не спал. Приоткрыв свое одеяло, увидел яркое солнце, небо ясное без облаков в этом естественном котле из гор, в снежном убранстве, на дне которого наше становище. Такая тишина была, наверное, в первые дни после сотворения мира. Лишь лиственницы потрескивают да белка цокнет среди них.
Геолог уже приготовил чай, вскипяченный на остатках веточек и потухших головешках с вечера, и пригласил к импровизированному столу - перевернутой на бок металлической банке из под НЗ с остатками провианта. Но я пил только чай, еще не проголодавшись после обильной ночной трапезы у оленеводов.
После чая геолог решил осмотреть район нашего становища и по подмерзшему насту пошел в сторону леса.
- Да у нас гости были, - удивленно произнес он, наклоняясь и что-то щупая рукой на снегу. - Росомаха была. Ну и подлая же тварь. Благо, сытая была, а то не известно, могла бы и напасть. Вокруг нас прошла, а к нам не подошла. Наверняка кто-то спугнул.
И пошел дальше. И тут же, словно рассуждая с собой:
- Ну не может же этого быть... Вчера же этого не было.
- Чего не было? - заинтересованно спросил шеф.
- Да тут кострища, почти теплые, а может, от солнца чернота нагрелась. И следы от торбасов и оленьи. Ну не может же этого быть. Я бы вчера это увидел.
И тут в тишине в ушах - словно комариный писк, далекий, едва слышимый. Мы удивленные, но ожидающие именно его, смотрим друг на друга.
- Давай в самолет. Запускай и на связь, - уже кричит шеф. - А то мимо пролетит, жди потом следующего захода.
И я срываюсь, задыхаясь, гребу к самолету, забираюсь в кабину, жму на стартер. Двигатель непрогретый, крутит лопасти неохотно, с натугой. Кашлянув и выбросив клубы сизого дыма, заработал. Включаю радиостанцию и зову пролетающий борт. И чудо - он слышит меня, а еще я вижу, как он ползет за горы, почти скрываясь из глаз, и зову, и прошу его изменить курс на 180 градусов, и он выполняет мою просьбу. А еще минут через десять прошу уменьшить курс на 30 градусов и он послушно доворачивает, идет прямо на нас. А я советую смотреть вниз, на реку Омолон, в проплешину на ее берегу, а минут через десять уже он, возбужденно - в эфир:
- Вижу! Вас вижу! Докладываю Магадану и снижаюсь.
И через некоторое время идет круто вниз, прямо на нашу стоянку, прошел над ней и подобрав подходящее место, завис, разметая все под собой и поднимая в воздух все, что не примерзло к насту и, помня мое предупрежение о глубоком снеге, принялся брюхом трамбовать снежный наст. И только после этого завис на метре, открылась дверь и выскочил бортмеханик, убедившись в надежности площадки, показал руками командиру - можно садиться.
Вертолет коснулся посадочного места, сбросил газ, и помахав несколько секунд своими махалками, замер. Открылась дверь и из его чрева вышли наши технари из Эвенска, всем составом. Объятия, радость встречи и даже новости за последние сутки. Ну теперь-то мы не пропадем, и всем скопом, проваливаясь в снег, подняли хвост нашему АН-2 и развернули носом на 180 градусов. И мы с шефом, не до радикулита тут, уже в кабине - по газам и начали утаптывать лыжами нашу площадку. Проехав до другого конца, так и не смогли развернуться на обратный курс. Технари пехом, уже по лыжным следам самолета пришли и снова затащили хвост, развернув самолет на обратный курс. Проделав еще два раза подобную операцию в этом снежно-кристаллическом месиве, взмокшие техники выдохлись и взмолились о пощаде. Развернув самолет в очередной раз, приняли решение взлетать, максимально облегчив машину. А что еще можно выкинуть из него - только топливо. Открыв кран, сливаем и навигационный запас, и заначку. Топлива в баках остается только долететь до Эвенска. Даже геолога с чехлом оставили вертолетчикам.
Поблагодарили наших спасителей - и по газам. Тяжело, словно не желая покидать эти красивые места, самолет тронулся с места, нехотя, словно тяжелый груз держал его за лыжи, а по сути так и было, они находились под снегом и не желали выходить на поверхность. Но скорость росла, еще быстрее приближался такой далекий в начале разбега лес и настал момент: или самолет вылезет из снега, или вмажемся в этот лес. С криком, с искаженными лицами тянем штурвалы на себя, самолет вяло, на малой скорости выползает из этой трясины, цепляя лыжами за вершины лиственниц, увеличиваем скорость и тем самым - наши шансы на жизнь... Убираем закрылки, разгоняемся, крутой вираж с набором на 180 и со снижением на то место, где прошла необыкновенная ночь и где остались наши избавители из столь необыкновенного плена. И, пролетая над ними, на минимально допустимой высоте, в знак благодарности переводим три раза винт с большого шага на малый, и рев двигателя оглашает долину реки, вершины гор и тех, кто полетит за нами на вертушке.
Ложимся курсом на наш аэропорт. Вторая половина дня, и солнце, описав полукруг, снова светит нам в глаза. В кабине тепло и даже жарко. Тяжелеют веки. Пальцы, словно налитые ртутью, едва удерживают штурвал, и самолет, словно пьяный, валится то влево, то вправо, то клюет носом, теряя высоту. И мы, понимая, что попали в очередную беду, просим и даже уговариваем друг друга не спать, толкать друг друга и даже бить. Но это не помогает. Мы спим. Я сплю, но что-то, словно игла в мой мозг, до звона и мешает испытывать удовольствие от сна. Открываю глаза, капот самолета уперся в землю и несется в нее, двигатель ревет со звоном, который разбудил меня.
Вяло, словно это и не я, уменьшаю газ, плавно выхожу из пикирования, добавляю газ - и в набор высоты. Снова солнце мутит сознание, и откуда-то издалека, словно стучит кто-то, колотит и противно воет. Открываю глаза и снова земля, значительно ближе, чем прошлый раз, с редким кустарником по тундре. И все повторяется: вывод, набор высоты и ... да никаких рассуждений о жизни, словно и нет ее. Такой покой и блаженство, а остальное - его просто не существует...
На свою ледовую полоску мостились по-вороньи - льда почти не осталось, два дня хорошей погоды мгновенно поменяли ландшафт. Помню, дошел до пилотской, разделся - и в свободную кровать на сутки беспробудного сна, даже не переворачиваясь на другой бок.
Временами вспоминал это происшествие и свою встречу с оленеводами. Порой мне казалось, что это просто очередной красочный сон на грани реальности и вымысла, но возгласы геолога, увидевшего свежие кострища и следы оленеводов, сеяли сомнения в моей голове, и надо полагать, вам решать - может ли быть подобное происшествие со мной, а это значит - верить или не верить мне, свидетелю этих необычных происшествий. Прошло ровно 30 лет и только сейчас что-то подтолкнуло меня к написанию этого воспоминания. Какие странные стечения обстоятельств и как необычно движут они нашими желаниями и поступками, словно ожидая чего-то во времени, чтобы напомнить о себе.
С Ериновым Николаем Осиповичем я еще долго летал, познавая тайны нашего труда, его нюансы, столь тонкие и незаметные, что разглядеть их или почувствовать просто невозможно, но они проникают в твою плоть, руки твои и сознание и лишь в трудные критические моменты происходит что-то с тобой, и ты вспоминаешь того, от кого это пришло к тебе. Чувство глубокой благодарности пронес я к тем, кто учил летать и наставлял в почтении и почитании самолета и летного труда как одного из самых высочайших и благородных искусств.
Потом я узнал, что он покинул Эвенск, навсегда простившись с Севером. Но пути Господни неисповедимы и через много лет, когда я летал уже командиром Ан-2, в аэропорту Чайбуха наши пути вновь пересеклись. Семейная жизнь не заладилась и, оставив все нажитое молодой жене, он вновь отправился на Север. Летать по возрасту уже не мог, определили начальником аэропорта. И слава Богу!
Мы проговорили с ним часа три, пока самолет загружали мерзлой олениной. Тоскливое было прощание. Мы уже знали, что никогда не увидимся, обнялись, и я с сожалением постучал ладонью по сутулой спине, еще такой крепкой, обтянутой все той же кожаной курткой, со словами:
- Ничего. Все будет хорошо.
Хорошо, хоть в запасе у нас всегда остается надежда, никогда не покидающая нас... |
