|
 |
|
| |
|
Записки магаданского летчика
(Продолжение, нач в № 20, 21, 22).
А прямо по курсу – конусообразный вулкан, находящийся в состоянии неустойчивого равновесия, с притулившимся на самой вершине облачком пара и газа, демонически возвышающийся на фоне голубого неба, словно рок, повисший над этим краем своим могуществом и неизбежностью, постоянно возвещающим живущим вокруг людям о зыбкости и неустойчивости их существования. И как в таком случае можно что-либо говорить о стабильности и вечности существующего строя или верности какого-либо учения?..
А им надо туда, прямо под основание этого вулкана, там расположен аэродром и поселок Елизово, где и проведут очередную ночь наши летчики и представители науки, поселившись в трехэтажной гостинице-коробке с ее неизменным приторно-кислым запахом, оставляемом людьми, вечно спешащими в поисках элементарного человеческого счастья: заработка, еды и понимания. А все остальное – это просто следствие от первых составляющих. Будет это – будут и здоровые дети, воспитанные и образованные, а значит, будет и будущее у твоих детей и у тебя, старого и немощного. Но ты будешь счастлив этим будущим.
Не будет этого будущего у тебя и твоих детей, не будет его и у государства, несмотря на его самые передовые и верные учения. Да и верно то, что твое самое передовое учение верно, возможно, только в твоей отдельно взятой стране, а в других странах оно просто абсурдно и вредно и не влезает ни в какие ворота, как бы его ни толкали с помощью оружия и бесплатной братской помощи, обильно политой кровью сынов своих во всех странах мира, прикрытых самым удобным лозунгом, написанном на прогнившем красном полотнище пропаганды «во имя интернационального братства»…
Обильный ужин в летном зале ресторана несколько скрашивает унылое настроение последних голодных часов полета. И с набитыми до отказа желудками тянемся мы в свои комнаты на втором этаже. Все тот же интерьер, лишь шифоньер светлых тонов никак не вписывается в общую тональность темно-серого изыска комнаты. Молча разбираем постели, переодеваемся в спортивные принадлежности и долго под струей холодной водой моем лицо и промываем глаза, уставшие от долгого напряженного наблюдения за морем и приборами. Наука устроилась в соседней комнате. Посоветовавшись между собой, решили устроить на следующий день выходной – уж очень хотелось им посетить Паратунку, местные горячие источники, расположенные недалеко от Елизова. Да и летчики не возражали, налет им гарантирован, а, значит, и зарплата тоже.
Спать улеглись непривычно рано по местным меркам. В голове продолжали гудеть двигатели самолета, расслабленное тело словно продолжало плыть в воздухе, не совсем отойдя от десяти часов полета. Закачалась люстра под потолком, словно невидимое привидение решило пошутить над уставшим сознанием и, еще не осознавая физическую картину происшедшего, заскрипела открывающаяся дверца шифоньера. И лишь после нескольких секунд замешательства осознаешь, что это просто небольшое землетрясение, которое здесь случается довольно часто.
О
н вспомнил, как первый раз, будучи в Петропавловске, впервые на ходу ощутил подземный толчок, словно кто-то большой и неведомый выбил из-под ног земную твердь и его дернуло в сторону и, не понимая, что же происходит, он остановился и с удивлением взирал на прохожих. А они улыбались, глядя на человека в летной форме и сочувственно говорили:
– Да вы не беспокойтесь. Слегка тряхнуло. Здесь такое бывает. Вы, наверное, не местный? А то бы не обратили на это никакого внимания…
На следующий день мы тряслись на стареньком завывающем пазике по извилистой грунтовой дороге меж поросших склонов сопок: ольхой, рябиной и березой, толстой и могучей, совсем другой, не как в Магадане, а словно на материке или где-то в Приморье. А впрочем, так и должно быть, здесь на все оказывает влияние вулканическая деятельность и растительность с удовольствием использует тепло земли, достигая необычайных размеров и зеленой сочности травы.
Минут через тридцать мы подкатили к бассейну, но никаких деревянных строений не увидели. Как оказалось, все сгорело недели три тому назад. Лишь бревна-головешки, сдвинутые бульдозером, лежали в стороне, как напоминание о человеческой халатности .
Но бассейн действовал и в нем плескалось около десятка человек женского и мужского пола, разложив свою верхнюю одежду по бетонному краю.
Недолго думая, разделись и, примостив одежду на свободное место, опустили свои тела в блаженное тепло горячих источников. Прошли первые минуты наслаждения, какого-то неописуемого телячьего восторга и только тут заметили, что среди нас нет нашего верного бортмеханика. Он прохаживался вдоль бассейна, изредка посматривая на сложенные стопкой вещи, как у солдат возле койки, надвинув форменную фуражку на лоб.
– Яков Иванович! Ну что же вы. Давайте присоединяйтесь.
– Да не могу я, – говорил он шепотом, наклоняясь к самому бассейну. – Я плавки не взял, а в семейных не совсем удобно.
– Да бросьте вы. Тут же почти никого нет. А в случае чего, мы всегда вас прикроем, – уговаривал его командир.– Да и радикулит свой погреете.
Радикулит был его больной темой. Вся его молодость авиатехника прошла в тяжелых буднях в борьбе с гайками и болтами под открытым небом, на высокой стремянке, в самом нутре двигателя, куда подобраться одетым почти невозможно. Технологически некоторые агрегаты порой просто ни снять, ни поставить на место невозможно и чтобы наживить гайку в таком месте, техники пользовались чисто магаданским методом: плевали на палец и примораживали к нему гайку, только так можно было достать до места и не уронить ее. И частенько можно было видеть в лютый северный мороз технаря, со скинутой с одного плеча курткой, под пронизывающим ветром выполняющего регламентные работы к завтрашнему дню. Не было ни одного техника в авиации без злостного радикулита. Он как в награду получал его за свой честный и самоотверженный труд…
И Яша не исключение. Погреть больные кости сам Бог велел и, озираясь на плавающих наяд, он стал не спеша раздеваться, обнажая свое немолодое, деформированное годами нелегкой жизни бледное тело. Все из одежды уже лежало на бордюре, лишь брюки на нем, и он призывно манил экипаж, с просьбой окружить его от не в меру любопытных зевак, уже обративших на него внимание.
Они вышли из бассейна окружили его, словно стеной, а он снял брюки и оказался в черных сатиновых трусах до колен, висевших на резинке на уже солидном животике. Он осмотрел себя сверху вниз и произнес:
– Ну надо же, дура старая, ревновать вздумала. Она же плавки мои перед вылетом вытащила из портфеля. Говорит, нечего тебе там красоваться перед девками. Совсем голову потеряла, – жаловался он, спускаясь в бассейн, скользнув вдоль бетонного бордюра. Выросший в Астрахани, он на удивление хорошо плавал, маленький полненький, как шарик скользил в горячей воде от борта к борту, с развевающимися сверху черными сатиновыми трусами.
Он уже не комплексовал и смело направился в угол бассейна, где весело смеялись женщины, усаживающиеся на бьющие из-под земли горячие фонтаны, упругие струи которых легко отбрасывали в стороны тела оседлавших их. И Яша ринулся в их гущу, как молодой олень в пору гона и, опершись руками о стены угла бассейна, оседлал такой фонтан и сразу же женщины с громким смехом отплыли в стороны. Кэп же, стоя сверху и покуривая сигарету, со смехом говорил что-то Яше и показывал пальцем вниз.
– Да говорите вы громче.Тут ничего не слышно, – кричал Яша.
– Хозяйство убери, говорю, – и опять показал вниз пальцем.
Яша посмотрел к себе под ноги и увидел то, от чего сбежали дамы. Его большие семейные трусы мощной струей задрало под мышку с одной стороны, а хозяйство болталось с другой стороны. Нет, он нисколько не растерялся, а поймал край трусов одной рукой, опустил их вниз, а другой спрятал в них свое безобразие. Но тут уже не выдержала команда, согнувшись в три погибели от смеха. И потом долго напоминала ему и подшучивала о радикулите, который поселился совсем в другом месте, а не в том, где болит у нормальных людей…
Е
ще утро не перешло в начало дня и солнце, едва взошедший диск над горизонтом, освещает Ключевской вулкан с курящейся вершиной. Глубина синевы необыкновенная в бездонном небе, словно сам создатель любуется через небесное окно на бетонную полосу в каплях росы, на капониры искусственными буграми, неестественно возвышающимися над летным полем и якобы скрывающие военные истребители, на самолеты гражданской авиации, открыто стоящие ровными рядами, на неторопливо снующих вокруг их технарей и машины разной величины и предназначения. Весь аэропорт, а это прежде всего люди, работает на то, чтобы в определенный час самолет с полными баками, пассажирами, питанием для них и прочими необходимыми мелочами мог взмыть, ревя моторами, и ринуться в определенную для него точку на земном шаре. И там, в воздушном океане, один на один со всем, что встретится на многочасовом пути будет только экипаж, ответственный и за себя, и за пассажиров, и за сам самолет. Да поможет ему Бог, надеяться ему будет больше не на кого.
Яков Иванович уже давно отметился в санчасти, отзавтракал и по давнишней технарской привычке крутится под своим самолетом, держа под пристальным вниманием все операции, проводимые местными технарями. Да оно и понятно, он сам будет сидеть в самолете и ему совсем ни к чему разные мелочи по запарке, по спешке и просто по небрежности, совершаемые человеком. Недаром существует множество разных карт, заполняемых под роспись, чтобы в случае ЧП найти крайнего, но все равно иногда в капоте двигателя после полета находят отвертку, или пассатижи, или кусок тряпки, которая не должна загореться, но по какой-то неведомой причине горит и сгорает вместе с самолетом. Мелочи порой такие, что просто и говорить не хочется, но недаром утверждается – мелочей в авиации не бывает. Уж слишком трагичны последствия из-за них…
Все как всегда – экипаж готов, все вроде в порядке, наука уселась на своих местах, уже обжитых и освоенных за долгие часы полета. Вылет самый ранний. Берзин решил посмотреть китов на утренней кормежке, вдоль береговой черты восточного побережья Камчатки. Самолет катит по рулежным дорожкам, оставляя влажный след рисунка протектора на асфальте, мимо капониров и солдатиков-часовых, кутающихся в шинелишки от утренней прохлады. Служи солдат, ведь твой маршальский жезл у тебя за спиной. Мы приветливо машем им через сдвинутую назад форточку, вызывая у них недоумение и прилив радости. Слава Богу, хоть кто-то заметил их неоплачиваемую службу…
Приятно то, что взлетная полоса в Елизове длинная и ровная, вояки постарались. Это успокаивает и внушает уверенность в нормальном взлете, не надо будет с тревогой ждать конца ВПП, да и в случае отказа двигателя, на разбеге можно будет остаться на полосе. Разбег, отрыв, убраны шасси и в набор с разворотом, блинчиком с минимальным креном, не насилуя итак чрезмерно перегруженную машину, со снижением, и уменьшением режима двигателей на зеркало залива, ртутью застывшее в это безветренное тихое утро, нарушаемое лишь моторами нашего самолета.
Проскочили узкий пролив с фигурками людей, четко видимых с малой высоты, приветливо машущих руками. Но это какой-то миг жизни, а точнее поворот взгляда, но он четко хватает и запечатлевает эту картинку в памяти. И ее уже нет, она проскочила под крылом и осталась там, на своем месте, но она сидит где-то в мозгу и ее можно даже рассматривать по отдельным деталям. Такова, наверное, психика человеческого мозга: удерживать в глубинах сознания и воспроизводить промелькнувшее, утраченное. А самолет выносит всех сидящих в его чреве в тот вчерашний запрещенный квадрат, в котором уже ничто не напоминает о военных учениях и стрельбах с подводной лодки.
Берзин просит пройти вдоль обрывистого берега Камчатки, на небольшом удалении от берега и лишь потом взять курс на восток. Но ожидаемых китов не оказалось в прибрежных водах и он, недовольно сморщившись, попросил работать по старой схеме – ходить галсами, исследуя всю акваторию Тихого океана, прилегаемую к Камчатке, и далее на север, вплоть до Анадыря. Там по прошествии десяти летных часов конечная точка маршрута и их отдых на сегодняшнюю ночь.
Трудно ли экипажу выполнять свою работу? Кому как. Когда работа в радость и постоянно меняется панорама перед взором, являя все новые и неизвестные доселе картины, а любопытство подстегивает твое воображение, ни усталость, ни утомление не угрожают пилоту. Он ощущает усталость только тогда, когда укладывается спать после обильного ужина. Здесь же, при полете над морем, в ясную погоду и особенно в глубины Тихого океана, где не встречается и не встретится ничего, чтобы взбодрило мозг и взор твой, все усложняется до безобразия. Блеск солнечного света, отраженный от поверхности моря, слепит глаза, словно огромное зеркало, и нет спасения от щедрости его. Только светофильтр зеленого цвета несколько гасит этот безжалостный свет, парализующий волю, желание и разум. Безразличие гасит твое сознание и нет тебе дела до собственной жизни и жизни твоих коллег. Как время сужается в какую-то непонятную субстанцию, совершенно необъяснимую разумом в спокойной обстановке…
И они все ждут этой расчетной точки поворота, когда можно отвернуть от этого естественного прожектора, направленного в твои глаза. Лишь голос штурмана через час или полтора, в зависимости от продолжительности галса, подскажет:
– Разворот влево на курс…
г. Магадан.
(Продолжение следует). |
