|
 |
|
| |
|
Больше всего о великих людях я слышал от румына, бывшего зека. В начале 70-х годов он жил в поселке Комсомолец, в самом холодном районе Колымы, не очень далеко от Якутии.
В этом небольшом поселке, кроме замечательной трассовой столовой, оставшейся от давно закрытого прииска, базировалась и старательская артель, председателем которой я был.
Во время Отечественной войны этот румын был военным комендантом оккупированной Одессы, в звании – полковник. Попал в плен, а после освобождения из лагеря был на поселении. Дорога на запад ему была заказана. Об этом сказали работники милиции. Подробностей я не спрашивал.
Румын худой невысокий мужчина с печальными глазами, с полным отсутствием чувства юмора . Обычно в невзрачной одежде – изредка надевал френч. Он ни с кем не разговаривал, жил бирюком, но снисходил до меня – возможно, потому что я был единственный здесь начальник.
Рассказывал о том, как много великих людей дала миру Румыния. Мол, об этом можно судить по очень большому количеству памятников в его стране. Подолгу рассказывал об этих великих.
Как я понял – он хотел видеть себя в их ряду. Не сомневаюсь – он дал бы отрубить себе руку, даже умереть, если бы ему пообещали поставить памятник.
Как-то я сказал, что человек высекает себе памятник каждым своим поступком. Что поступок громче крика. Он промолчал – только пристально смотрел на меня, вроде запоминая слова.
Занимаясь своими делами, я отмалчивался, а он выговаривался, похоже, и убеждая сам себя.
Трезвый, он казался вполне нормальным, но, выпив, быстро менялся, и… как бы это сказать… дурел, что ли. И был уже совсем другой человек. Но выпивал он не часто и только в одиночестве. Захмелев, начинал петь песни на румынском языке, сидя на пороге своей хибары.
Однажды продавщица в магазине обсчитала его и он начал ходить за покупками в поселок Большевик, где базировался прииск под тем же названием. От Комсомольца – два километра.
Ходил только пешком. С одной стороны местами трасса там прижимается к сопкам, но в основном она тянется вдоль распадков небольших речек. С другой стороны – широченная долина речки Чай-Урья, уникального месторождения. Там елозили бульдозера, шла промывка песков, вскрыша торфов. По трассе проносились автомашины. Но румын шагал, не оглядываясь, думая о чем-то своем. На обратном пути прямо из горлышка прикладывался к бутылке и начинал петь румынские песни. Иногда, оборвав песню, произносил резкие, громкие фразы на немецком языке, возмущаясь и матерясь. Похоже, доставалось и немцам, и притом крепко.
Трезвый, он рассказывал, как нехорошо поступили немцы с Румынией. Всякими обещаниями втянули в войну и все профукали. После поражения под Москвой румыны поняли, что немцы бестолочь, и стали воевать с русскими спустя рукава. Мол, если бы не это – ещё неизвестно, как бы все было…
Иногда сравнивал румын с немцами. Говорил, что немцы самый болтливый народ в мире.
Когда едешь, к примеру, в общественном транспорте в Германий, то всегда оживленные разговоры на тему: где можно что-то купить дешевле на один-другой пфенниг. В разговоре участвуют все, перебивая друг друга. Румын говорил, что они крохоборы.
Я сказал, что в университете у меня была подруга-немка, мол, ничего такого за ней не замечал, что она была замечательной.
Но бывший полковник отбил мою атаку, выяснив, что она родом из города Энгельс, что через Волгу, рядом с Саратовым.
- Считай – она почти русская, раз родилась и жила в России, – сказал он.
- Немцы могут рыгать и громко пукать за столом в гостях, как бы показывая, что сыты и довольны угощением, а хозяева радостно потирают руки. Что порой они устраивают званые вечера, где на ночь меняются женами, чего румыны никогда себе не позволят, – так он охаивал немцев. Это была его любимая тема. Я в сомнении только покачивал головой от такой болтовни.
Как-то я сказал, что в нем говорит злость на немцев за проигранную войну, но румын промолчал.
Но потом, как бы «наводя тень на плетень», сказал, что почти все одесситы были рады румынам, все было прекрасно, пока провокаторы не взорвали их комендатуру с румынским генералом и множеством офицеров. Так он уводил разговор в сторону…
В то время он ходил за покупками уже в поселок Чкалов – дальше Большевика на один километр.
И вот, в один из дней, я изменил своему правилу: «молчание – золото». Или по-другому: «делай свое дело, не распуская языка». Но он, похоже, допек меня.
Я не сдержался и сказал, что он упрекает немцев в мелочности, а сам за какие-то копейки, мелкий обсчет в магазине «лезет на стенку» и ходит уже в третий поселок. Что он хуже любого немца!
Вряд ли я мог догадаться или предположить, что последует за этим.
Бывший полковник без единого слова встал и вышел.
Перед приходом румына старатели отдули золото и ушли, а шлихи остались на отдувочных столах. Кассирша взвесила очищенное отдувом золото, и я отпустил её пораньше, сказав, что сам соберу шлихи и закрою в конторский сейф.
Со шлихами отдувается мелкое золото, и во всех артелях собирали шлихи и хранили в сейфе. Когда шлихов набиралось много, то их сдавали в обогатительную фабрику, а там амальгамированием (используя ртуть) извлекали золото и записывали на того, кто сдал.
В тот день кассирша как всегда повезла золото в поселок Большевик, чтобы закрыть в охраняемый сейф, а в конторе я остался один. Вот тогда-то меня и посетил румын, а сейчас ушел после моей критики и резких слов.
Со столов, обитых оцинкованным железом, я щеткой собрал шлихи в большой отдувочный совок и открывал сейф, чтобы засыпать их в специальный мешок, как тут зашел румын.
Он был в строгом полувоенном френче – выглядел очень представительным. К тому же был спокоен – вроде никакой обиды.
Он достал из кармана наполненный мешочек из плотной ткани и высыпал в совок прямо на шлихи порядочную кучу золота.
– Настоящий румын, притом полковник, никогда не бывает мелочным! И никогда не будет терпеть оскорблений, наносимых обсчетом в магазинах. Так относятся к мрази и придуркам! – сказал он командирским тоном и повернулся к дверям.
– Стой! Забери своё золото! – почти вскричал я. В голове мелькнуло: «это же подсудное дело!»
- Можешь выбросить на помойку! – обернувшись ко мне, сказал он и тут же вышел.
И тогда, и сейчас в старательских артелях (и не только) существует правило: с промышленным золотом, если оно не под пломбой, имеешь дело только комиссионно.
Правда, в то время был разрешен вольный принос, золота по бортам полигонов было много – кое-где можно было собирать «на глаз», и многие брали разрешение и мыли. И румын занимался этим делом – возможно, «хищничал». Я подозревал, что он работал без документа.
В бытность заключенным он здесь же промывал золото в составе бригады и приобрел большой опыт, и знал места с хорошим содержанием золота. Намыть золото для него не было проблемой.
Здесь сделаю небольшое пояснение.
Теперь я понимаю: в его возрасте уже не было особых запросов; золото было, но не представляло для него особой ценности, возможно, даже опротивело за много лет. Сужу по себе, так как 40 лет занимался золотом. К тому же румын очень высоко ценил себя – это была почти патология.
Сейчас вспоминаю: когда-то, много позже описываемого времени, были очень трудолюбивые бичи. Тогда легкого золота уже порядком убыло. Полторы-две недели эти бичи в упор «пахали» в тайге, промывая вдвоем зачастую до 300 – 400 ведер песков в сутки – это адский труд.
Намоют, к примеру, 400 грамм золота – 40 грамм сдадут в контору – если работали с документами – остальное налево, так как там платят дороже.
Сходят в баньку, потом несколько дней пьянствуют, окруженные множеством прихлебателей, и снова в тайгу. Случалось, не оставалось денег на продукты для заезда – их часто обкрадывали, но у каждого был свой кавказец – он всегда даст деньги, чтобы затариться.
Дармоеды ходили перед ними «на полусогнутых». Этим трудягам, потерявшим в жизни практически все, когда не было смысла и мало что имело значение, – уважение стало важнее золота. И не в каком-то сиюминутном порыве, как у румына.
Теперь их осталось мало – «выкосила» паленая водка и губила порядочность. Их использовали, а потом «кидали». Но, работая с золотом, надо быть честным – со всякой хренью они дело не имели. Похоже, у румына была некоторая схожесть с этими бичами. Но продолжу рассказ.
Не зная, что предпринять, я взвесил все содержимое совка и выяснил, что румын принес около 2-х килограммов золота.
- «Сказать кому, ведь обсмеют и не поверят», – подумал я. И недолго думая, высыпал все золото в мешок со шлихами и размешал рукой. Благо, шлихов в сейфе набралось уже под тридцать килограммов. «Одно хорошо – его золото мелкое, отсеянное – должно, все крупное оставил себе. Этому золоту самое место среди шлихов и не будет никаких проблем!» – решил я.
На следующий день купил бутылку хорошего вина, шоколадных конфет и повез все собранные шлихи в поселок Холодный в ШОФ (шлихообогатительную фабрику). Наболтал там всякого, убедил и сам присутствовал при обогащении.
Обычно после такого обогащения львиную долю записывают приискам, а артелям крохи. Председатели артелей пошумят, но ничего поделать не могут, так как в ШОФ от артелей нет представителей. С килограмма золота на артель записывали не больше 250 – 300 грамм.
Но я довел дело до конца: после амальгамирования сам же выпарил ртуть в кузнице за пределами территорий ШОФ, что обычно запрещено. После такого обогащения вместе с золотом остается еще много тяжелых шлихов, а после выпаривания (в особой формочке) все спекается в кирпичик. Такое я увидел впервые.
Было два кирпичика с разным содержанием золота. В первом кирпичике после взвешивания записали 60% золота, во втором – 40%. В итоге мне насчитали 3 килограмма 200 граммов золота.
Я прикинул, что это, пожалуй, даже больше, чем ожидал. Но работница ШОФ сказала: «ГОК не обеднеет. Мы и так постоянно обманываем старательские артели в пользу госдобычи»…
«Возможно, перевесить чашу весов в мою пользу поспособствовали шоколадные конфеты», – подумал я, но протестовать не стал. Правда, несколько позже старший инспектор ОБХСС Войнолович (он как-то узнавал всё) допытывался у меня: – Откуда столько золота?
Мы с ним дружили и вдвоем чуть ли не ночью «обмывали» мою новую контору в поселке Большевик. Туда я переехал из Комсомольца.
Он был очень настырен, и чтобы чуток охладить его, я, уже поддатый, «приятельски» замахнулся на него стулом. Он мгновенно поднял руки со словами:
– Все-все! Ты же не себе в карман!
Так вопрос был улажен, и мы продолжили «обмывать» контору.
В эту новую контору румын не заходил. В магазин он ходил уже в поселок Дражный, который был в семи километрах от Комсомольца. В автомашины он по-прежнему не садился.
Через своего водителя я подкидывал ему продукты. «Так дойдет и до Нексикана, а это 12 километров», – предположил я. Много позже я узнал, что японские самураи делали себе харакири, если были обмануты. «Скорее всего, в румыне-полковнике был самурайский дух, а тогда он совершил своеобразный харакири» – подумал я.
Вот так, распустив язык, я получил золото, начисто опровергнув поговорку. Но это, пожалуй, единственный случай в моей практике, когда поговорка: «молчание – золото» дала сбой и сработала буквально наоборот.
Роберт ХОРОШИЛОВ. |
