|
 |
|
| |
|
К 70-летию начала Великой Отечественной войны
С этого номера «Вечерний Магадан» начинает публикацию глав из документальной повести о первых днях и месяцах, а потом и годах Великой Отечественной войны, запечатлевшихся ярко в памяти девочки Эллы. Автор этого повествования – Нелли Федоровна КУЗНЕЦОВА, с 1983 года по 2005 г. работавшая акушеркой родового отделения в роддоме Магаданского горздравотдела. Уроженка Курской области (г.р. 1935), она закончила Кинешемское 4-годичное медицинское училище по специальности фельдшер-акушерка, и всю жизнь отдала благородному делу родовспоможения. Она трудилась на Украине, в Дагестане, потом приехала на Крайний Север… Ныне Нелли Федоровна проживает в Старом Осколе (Курская обл.), поддерживает связь со своими коллегами, через которых и передала редакции рукопись книги «Жизнь прожить – не поле перейти». Мы публикуем первую часть этой книги «Детство, опаленное войной».
ОТ АВТОРА
Прежде чем взять ручку и бумагу, начать свое повествование, я попросила у Бога прощения за содеянное, ведомые и неведомые прегрешения. Попросила милости на доброе начало моего описания тех событий, которые мы пережили в детские годы во время Великой Отечественной войны.
Много лет я думала, как набраться смелости написать книгу для детей настоящего времени, в которой будут описаны события, пережитые детьми в военное время, которые мы видели своими детскими глазами.
Не раз задавала себе вопрос: «Имею ли я на это право? Дойдут ли строки моей книги до детских сердец? Поймут ли они все то, что я хочу выразить в порыве своих чувств, идущих от моего сердца?»
Прошло уже много лет и мне трудно найти тот художественный стиль для выражения событий того времени, а выразить и описать я хочу то, что мною было увидено и лично пережито в те страшные годы войны. Пусть меня не строго судят те, кто будет читать эти строки…
Советские солдаты, не щадя своей жизни, со связкой гранат бросались под танки, своими телами закрывали амбразуры пулеметов, в воздушном бою шли на таран с вражескими самолетами. Они знали, что это их последний бой, что они никогда не вернутся, никогда не увидят своих любимых и родных.
В эту минуту прощания с жизнью, дарованную им Богом, может быть каждый из них мог вспомнить, на миг, веселую улыбку любимой девушки, или строгое лицо отца, тихо плачущую мать, белокурые головки детей, которые еще не понимали, куда проводили своих отцов.
Солдаты знали, кого они защищали и за кого погибали, отдавая самое дорогое – жизнь, ради своего народа, ради мира на земле, ради победы над самым жестоким врагом – фашизмом.
С каждым годом все дальше отдаляются от нас воспоминания о Великой Отечественной войне, но не заживает память о тяжелых испытаниях, выпавших на долю нашего народа. Потихоньку из жизни уходят участники той войны – ветераны. Но совесть и долг перед павшими солдатами, не позволяют забыть эту героическую страницу истории нашего государства. Горечь и скорбь живут до сих пор в наших сердцах. И до сих пор многие женщины ждут своих мужей, отцов и дедов. Они не вернулись к своим родным и близким, кто их любил и ждал. Они пали на полях сражения, защищая свою Родину. Наш народ на своих плечах перенес все тяготы, все ужасы той непомерно жестокой войны. Сколько было пролито людской крови, слез? Пережили беду, горе, холод и страшный голод.
Уже не одно поколение живет в мирное время. Дети знают о войне из прочитанных книг и кинофильмов.
После войны, мы в нашем детстве играли в войну с незримым врагом – немцами, только никто не хотел быть немцем, все были русскими. Вечерами бегали по двору, размахивая палками, делали вид, что побеждали врага, раздавался наш победный клич: «Ура! Победа за нами!».
О жизни нашего детства я хочу и написать. Чувствую порыв души, что должна написать книгу для наших детей и внуков. В этой книге действующие лица – дети. Поэтому я часто употребляю местоимения «мы» и «я». Рассказы все правдивы. Дети любопытны и всегда были участниками всех происходящих событий.
И жизнь маленькой, светловолосой, с двумя тонкими косичками девочки Элки, тоже правдива. Оставшись сиротой, она всюду ходила за своим двоюродным братом Колькой, была участницей всех описанных рассказов.
На ее детскую долю выпало много горя, но хрупкая девочка мужественно перенесла все жизненные трудности: сиротство, холод и голод.
Пишу эту книгу для детей, живущих в современной мирной жизни, мое детство и детство моих сверстников выпало на годы, опаленные войной.
Как продолжалась дальнейшая жизнь Элки? Она восемь лет воспитывалась в детском доме. Элла пережила в жизни разочарование своей первой любви, познала горечь измены от любимого человека, но не пала духом. Получила медицинское образование. По направлению работала в Дагестане, потом на Украине и в Магадане. Элла Сергеевна за годы своей работы была свидетельницей многих женских трагедий, которых горькая судьба заставляла отказываться от своих новорожденных детей. Она лично знала и благородство женщин, которые усыновляли этих отказных детей, и эти женщины посвятили свою жизнь их воспитанию, вскормили, выучили и дали хорошую путевку в жизнь.
Элла Сергеевна за пятьдесят лет своей работы приняла своими руками сорок пять тысяч новорожденных детей, которые теперь трудятся в различных отраслях нашей страны. Она посвятила ровно пятьдесят лет своей любимой профессии – акушерству.
МОЕ РОДНОЕ СЕЛО
Я с родителями жила в селе Зуевка, Курской области. Наша станция носит красивое название «Солнцево». День и ночь слышатся паровозные гудки мимо проходящих поездов.
Когда наши войска освободили Курскую область, нас, детей-сирот, увезли из Зуевки в тыл, распределяли по разным детским домам. Маленьких в дошкольные детские дома, а более старших направляли учиться.
Я воспитывалась в детском доме Тамбовской области. Уже взрослой, я часто ездила из Москвы на юг, на Украину, и обязательно, проезжая станцию «Солнцево», следила, чтобы не проспать. Издалека всматривалась в купола сельской церкви, а там и село Зуевка, глазами искала свой дом. Это село – моя Родина…
Сразу перед глазами вставала картина той жизни, жизни сердечной боли и слез, страха, голода, холода и сиротства. На глаза набегали слезы, учащались сердцебиение и пульс. Сразу вспоминалось все пережитое…
Меня часто тянуло в село, на Родину. Я должна была найти своих родственников, о которых знала мало, и хотела узнать, куда была отправлена маленькая сестренка Валюша?
Когда приезжала в село, меня охватывало чувство доброты. Я любовалась природой той местности, босыми ногами ходила по лугу. Купалась в речке, рвала кувшинки и лилии. С детства помню, что сразу за огородами начинался луг. Весной он разрастался густой травой и разноцветьем. От легкого ветерка на тонких стеблях раскачивались белоголовые, с желтыми сердечками ромашки. Из стороны в сторону покачивались сине-сиреневые колокольчики, ввысь поднимались ярко-желтые шапки одуванчиков, чувствовался дурманящий аромат белой кашки и розового клевера, туда-сюда сновали пчелы, собирая нектар, и пушистые шмели, грозно жужжа, пугали своих врагов.
Вдалеке паслись стада. В летнюю жару пастухи стадо подгоняли к речке, на водопой. Коровы лениво входили в воду, долго пили, блаженствуя, и махали хвостами, отгоняя назойливых мух и вредных слепней.
Слева от села был большой колхозный сад. Теперь он заброшен. Во время майского цветения он выглядел сказочным в своем бело-розовом одеянии. Оттуда до села доносился сладковатый яблоневый аромат.
С вечера до утра звенели разноголосые трели курских соловьев. Мне приходилось слышать пение соловьев в других местах, но курские соловьи поют по-особенному. Их трели звонче и мелодичнее, они тревожили душу, заставляли чаще биться сердце, призывая к очарованию и любви.
Мимо сада, за лугом протекала речка – Сейм. Особую красоту речке придавали выступающие из воды ярко-желтые кувшинки и белые, с чуть голубоватым оттенком, красавицы лилии. Ночью устраивали хор лягушки, оглашая окрестности своим кваканьем.
С другого берега речки начинался лес, его почему-то называют «Дубовым», хотя там растут разные деревья и очень много орешника. В детстве на меня этот лес нагонял жуть и страшные видения.
Вечером я боялась выходить на улицу. Казалось, что из лесу выходят колдуны и лешие. О лесе рассказывали разные были и небылицы. Кто-то нашел нору с лисятами, другие набрели на «домик» с волчатами под старыми сухими корягами.
Знали, что вблизи где-то бродит мать-волчица, которая, почуяв человеческий дух, может наброситься на чужаков, в защиту своих детенышей. Со страхом все убегали из лесу, боясь преследования волчицы.
До войны, за железнодорожным полотном было огромное свободное от посевов поле. На нем был расположен аэродром для истребителей. Мы любили наблюдать, как «ястребки», поднявшись в небо, «выделывали» фигуры высшего пилотажа. У нас от восхищения просто захватывало дух. Казалось, что вот-вот самолет не выйдет из виража, упадет на землю.
Еще многое радовало наши детские сердца. Но шел июнь месяц 1941 года.
А ЗА ЛИВНЕМ ШЛА ВОЙНА…
Стоял жаркий день. Солнышко добротно освещало своими яркими лучами землю и поспевающие поля пшеницы и ржи. Небо было чистое, ясное, ни облачка и необыкновенной голубизны.
Под крышами чирикали воробьи, туда-сюда носились касатки, они в клюве приносили корм своим птенцам, слышалось пение птиц. В колхозном саду куковала кукушка. По двору и по цветам, что цвели в палисаднике, порхали разноцветные бабочки. С речки доносилось веселое кваканье лягушек. Наседка -хохлатка гордо водила свой выводок цыплят по огороду, разгребая своими лапками землю, выискивала червячков, затем, громко кудахча, призывала цыплят, угощая их лакомством. Раздавалось громкое хлопанье крыльями, а затем петушиное кукареканье, петух оповещал, кто хозяин двора.
Изнывая от жары, мы с младшим братом Вовкой, упросили папу повести нас на речку покупаться. Мы барахтались, брызгая друг друга водой, ныряли головой под воду. Открывая глаза, мы с удивлением рассматривали подводный мир. У берега вокруг нас плавали маленькие рыбешки. Папа брал на руки то меня, то Вовку, уходил на глубину, бросал и тут же подхватывал, так он учил нас плавать. Мы кричали, визжали от восторга и радости. От купания получили массу удовольствия и заряд бодрости.
Никто из нас не заметил, как средь белого дня неожиданно потемнело небо, как бы накатом, приближалась, клубясь, черная, а местами темно-фиолетового цвета туча, плотно насыщенная дождевой водой. Казалось, что она вот-вот прольется ливневым дождем. Туча как бы спешила освободиться от тяжелой ноши. Все вокруг померкло и замерло. Наступила гнетущая тишина.
Мы не заметили, что еще раньше с речки ушли стаи гусей. Существует поверье, когда с речки уходят гуси – быть грозе. Они своим гусиным умом чувствуют изменения погоды.
От тишины стало жутко. Умолкли птицы, в речке перестали квакать лягушки, засверкала молния и загремел гром. На землю пролился ливень. Хотя мы быстро собрались, но нам от дождя негде было спрятаться. Дождь лил, как из ведра, мы промокли до нитки. Под проливным дождем бежали в сад, чтобы укрыться в сторожке Никодимыча (так звали сторожа).
Когда мы бежали, нас преследовала молния, она сверкала змеевидной дугой с неба до земли, со всех сторон, то спереди нас, то сзади. Молния сверкала ярким пламенем, освещая всю окрестность, ее свет ослеплял нам глаза, казалось, она рядом с нами. Следом раздавались раскаты грома, сотрясая небеса. Все это наводило ужас и страх на наши детские сердца, и мы еще крепче держались за руки отца.
Снаружи продолжал лить дождь, а в сторожке Никодимыча было тепло, пахло свежим сеном. Я и брат, согнувшись калачиком, дрожали то ли от мокрой одежды, с которой еще стекала вода, то ли от страха.
Пришел Никодимыч и помог снять нам одежду. На сухое пахнущее сено бросил одеяло, уложил нас, укрыл теплым овечьим тулупом и под ним нам стало тепло и уютно. Мы очень скоро согрелись. Никодимыч растопил печь, согрел чайник, заварил из душистых луговых трав ароматный чай и напоил нас: – «Пейте, пейте! От этого чая болеть не будете».
А выпив этот прекрасный напиток, наступило сонное состояние. Брат Вовка сразу уснул. Я тоже начала дремать, но из любопытства прислушивалась к разговору папы и Никодимыча.
Папа сидел у стола на табуретке, сделанной самим Никодимычем, в руках он держал газету и молча читал. Никодимыч восседал на своем любимом чурбанчике, и в полусонной дремоте он казался мне сказочным лесовиком.
Одевался он в чисто деревенскую одежду: в длинную, льняную, выгоревшую от солнца рубаху, простые серого цвета штаны. Его голову покрывала поношенная соломенная шляпа – «брыль», именно так называли фасон этой шляпы. Из-под шляпы виднелись седые волосы. Курил Никодимыч табак-самосад и по сторожке витал острый, с едким запахом дымок, от которого у меня щипало в носу. От курения у Никодимыча пальцы правой руки имели непонятный желто-зеленоватый цвет. Ими, видно по привычке, он постоянно подкручивал свои седые, густые усы. Бороду Никодимыч не отращивал.
Меня настораживало, что лица папы и хозяина строги и задумчивы. Видно было, что их что-то беспокоит и волнует. Никодимыч, как будто сам себе задавал вопрос: «Что же теперь будет? О чем думает товарищ Сталин?»
Говорили они с моим отцом и о мирном подписании пакта Молотовым. Но тогда своим детским умом я не могла ничего понять из их разговора...
Как неожиданно налетела черная грозовая туча, так неожиданно выглянуло солнышко. Воздух был наполнен свежим озоном. Дышалось легко и свободно. Под теплыми лучами солнца, после проливного дождя, вокруг все ожило. Запели птицы, порхая с дерева на дерево, полетели разноцветные бабочки и стрекозы, заблестела трава и листья на деревьях, омытые проливным дождем.
Через речку опустила свою дугу разноцветная радуга. В детстве нам бабушка рассказывала, что радуга приходит к речке набрать водицы, чтобы потом снова поливать землю.
Отдохнув у Никодимыча, мы пошли домой. На селе стояла гнетущая тишина, не слышалось человеческой речи и пения петухов, все как будто замерло. В домах, у кого находилось радио, были раскрыты окна и на подоконниках хозяева выставили черные тарелки радиорепродукторов.
У окон этих домов толпились мужчины и женщины. Мужики покуривали цигарки, тихо переговариваясь между собой. Чуть подальше, кучкой стояли женщины, придерживая у лица концы своих белых платков. На их лицах ощущалась пока еще неизвестная печаль, а в глазах таилась ожидающая тревога. Все чего-то ждали. Дети не мешали и не крутились возле взрослых. Мы были рады солнышку и, подняв подлы своих платьев, бегали по большим лужам с теплой водой после проливного дождя.
Заговорило радио. Люди оживились, стали прислушиваться к голосу диктора. Он говорил громко, четко, с остановкой, выговаривая каждое слово с повышенной интонацией. Диктор говорил народам Советского Союза, что на нашу Родину вероломно, без объявления войны, напал враг – фашистская Германия.
Среди людей возникла паника. Запричитали женщины. Они с перепугу звали своих детей, спешили домой. А мужчины еще долго сидели на крылечках, обсуждали услышанное, подсчитывали какой год подлежит мобилизации, кто будет призван в ряды армии. Им придется защищать свой народ, свою семью, свою Родину.
А на хрупкие женские плечи лягут другие тяготы судьбы, им придется перенести весь ужас этой жестокой войны, холод, голод. Ни одна из них поседеет только за один день от полученной с фронта похоронки, узнав о гибели отца, мужа, любимого, сына, дочери.
В этот день мы услышали страшное зловещее, черное-пречерное слово – война. На всех плакатах я видела это слово и писали его только черной краской. Это был первый день войны, 22 июня 1941 года...
Мне уже немало лет, но я до сих пор так ясно помню тот день, первый день войны. В человеческой памяти заложено множество событий, прошедших в их жизни. Вот эти события я хочу рассказать в книге для наших детей. Кто-то из них почитает и узнает, как мы жили в годы войны, какие ужасы прошли перед нашими детскими глазами и какими мы были, их ровесники.
БОМБЕЖКА
Июль – самый жаркий летний месяц. В садах поспевала малина, смородина, темно-красная вишня. В огороде созревали первые овощи, пускали стрелы вверх лук и чеснок, а среди густых листьев я разыскивала молоденькие, в пупырышках огурцы, и тут же их ела. Вкус этих огурцов был необыкновенный! Потом забиралась в помидоры, они, красавцы, висели по несколько штук, на одном кусте. А какое удовольствие их собирать! Набрав всего понемногу, я все несла бабушке, которая готовила обед.
На колхозных полях уродилась и буйно колосилась пшеница. Ее колосья, набухшие поспевающим зерном, золотились под лучами солнца, и под тяжестью зерен колосья клонились книзу. Селяне радовались доброму урожаю. Старики говорили:
– Урожай-то добрый. Жатва скоро. А вот как мы его будем убирать? Комбайнеры, трактористы на фронте. Остались мы и бабы.
- Придется вспомнить молодость, – вступил в разговор наш сосед Дмитрий, – будем косить косами.
– Вон, гляди, какие сведения идут с фронта? Даст ли супостат убрать поля? – возмущался дед Данилыч...
Моя бабушка, Надежда, сидела на завалинке и вязала мне носки. Спицы быстро двигались в ее морщинистых руках. Я лежала на свежем сене.
– Элла, сбегай в огород, выгони наседку с цыплятами, а то всю картошку подкопают, – просила меня бабушка.
Я хватала в руки хворостину и вприпрыжку бежала выгонять наседку. Возвращалась и снова восхищалась цветами, ягодами, пахнущим сеном. Заглядывалась на голубое небо, по которому быстро, клубясь, бежали кучевые облака. Они рисовали разнообразные предметы, а я фантазировала:
- Вот это медведь, а это волк, то зайка с длинными ушами и необыкновенно большие птицы.
Слышу снова бабушкин голос:
- Внученька, скорее собери цыплят. Смотри, в небе кружит крупный ястреб.
И размахивая хворостиной, я снова бегу в огород собирать цыплят, загоняя в клуню – их место. Ястреб полетал-полетал над огородами, и не поймав добычи, улетел в сторону колхозного поля, где стеной стояла уже поспевающая пшеница. Вот там он мог найти суслика или птицу.
Я снова продолжала любоваться небом. Издалека, со стороны колхозного сада, послышался гул самолета. Гул был незнакомый, странный, тяжелый. Он приближался все ближе и ближе.
Самолет, разворачиваясь, снижался, и я отчетливо увидела на крыльях снизу черные кресты. Самолет был несоветский, а вражеский, фашистский. Я испугалась, закричала:
- Бабушка, прячься! Прилетел самолет с черными крестами!
- Ох, Господи! Что делается? – причитала моя бабушка.
Мы побежали к погребу, чтобы спрятаться. В это время самолет стал бросать бомбы одну за другой, они со свистом летели на землю. Фашист кидал бомбы наугад, куда попало, без цели. Они рвались в огородах, на лугу, в колхозном поле. Земля поднималась комьями вверх с вырванными корнями белоголовых ромашек, разлетаясь по сторонам, а затем медленно оседала вокруг образовывавшейся черной воронки. Немецкий самолет впервые залетел в наше село (видно в разведку). С аэродрома поднялись истребители и полетели вдогонку за немецким самолетом, «строча» из пулеметов.
На колхозное поле страшно было смотреть. Возле черных воронок, из которых исходил ядовитый дымок, вокруг была разбросана земля с корнями вырванной пшеницы с обгоревшими колосьями. Земля первая получила раны от первой бомбежки. От взрывов она задрожала и застонала на целых четыре года...
Во время бомбежки среди населения возникла паника. Бежали перепуганные матери, разыскивая детей, раздавался детский плач, ищущих своих матерей. Все старались от бомбежки укрыться в своих погребах. Вот так дошла война и до нашего села.
(Продолжение следует).
ОТСТУПЛЕНИЕ
В первые месяцы войны по дороге нашего села шли с Запада на Восток, отступая, отряды советских солдат, неся за своими плечами винтовки, из которых большинство из них не сделали ни одного выстрела. Они шли с виновато поникшими головами, молча курили свои цигарки, шли в летнюю теплую пору и в осеннюю дождливую погоду.
Курская область – черноземная полоса, бездорожная. Она во все времена славилась своими плохими дорогами.
Осень 1941 го года. Все небо затянуто тяжелыми темными тучами. Из них целыми днями изливались холодные дожди и от бесконечных осенних дождей дороги были разбиты, образовывались ухабы, колдобины, ямки, наполненные грязевой жижей. И не пройти и не проехать. Вот по таким дорогам шли наши отступающие солдаты, и ехали машины, которые тащили оставшиеся пушки и зенитки. Машины колесами погружались в ямки, надолго застревали, подолгу буксовали. Шофера давили на газ, с силой крутили баранку, но машины ни с места. Только из-под колес во все стороны летели комья грязи и жижи. На помощь шоферам приходили солдаты, обступали машину со всех сторон и под призыв:
- Раз, два, взяли! Еще раз взяли! Ребята! Ну, еще раз! – кто-то командовал из старших.
Солдаты с трудом вытягивали машину из грязевой жижи, а сами по-колено увязали в ней, с их ботинок и обмоток изливалась грязевая жижа, а они снова шли, отступая.
По таким дорогам упряжки лошадей тащили пушки и зенитки. Но на такую картину без слез и содрогания души невозможно было смотреть (мои, воспоминания всплывают в моих глазах и описать это очень трудно и морально тяжело)...
Лошади со всей своей лошадиной силой тащили грозный металл, они упирались, кусали удила, жалобно ржали, вздрагивая, поднимали свои морды, от натуги раздувались ноздри, из которых валил пар, а с мягких губ капала пена. Лошади вставали надыбы, но сил и им не хватало тащить такой груз по разбитым дорогам.
Солдаты – погонщики, обозлено кричали и били лошадей кнутом, то и дело змеей взвивался вверх их ременный кнут и ложился на спины, на круп и на головы бедных животных. Лошади старались головой увернуться от ударов кнута, отводили свои гривастые головы в сторону. В их красивых, круглых темно -фиолетовых глазах горел огонь ярости, страха и обреченности что-то было и молящее о пощаде, так как из таких красивых глаз текли самые настоящие слезы, крупные как горошины. Лошади – эти благородные животные плакали от унижения, побоев и жестокости, которые они терпели от своего близкого друга -человека, который на них вымещал свою вину отступления. Всегда, когда наши отступали, на улицу выходили жители, они смотрели на такое издевательство, сокрушенно вздыхая, но никто не вмешивался. Маленькая девочка Элка, лет шести, подошла поближе к обозу, грязными руками размазывая слезы по лицу, просила:
- Дядечка, не бей лошадок! Дядечка, не надо!
Элка повторяла одни и те же слова. К солдатам подошла моя родственница Любка, бойкая девушка.
- Вы, что, очумели? – набросилась она на солдат.
- Что вы делаете? За что так жестоко бьете лошадей? Зачем свое зло вымещаете на бедных животных? В чем они виноваты?
Солдаты молча опустили кнуты. Они схватились своими руками за оглобли, стали помогать и просили лошадей:
- Но! Но! Ну, пошли, милые!
Успокоившись, лошади с трудом вытаскивали застрявшие в грязи колеса тяжелых орудий. И колонна с трудом продолжала продвигаться в сторону Курска.
Старики, женщины, дети с тревогой в глазах глядели в след отступающим солдатам. У каждого на душе была своя думка. Сосед Дмитрич, не расставаясь со своей самокруткой «козьей ножкой», горестно говорил:
- Что же такое случилось? Почему наши войска отступают? А говорили, что
наша Красная Армия самая сильная! Неужели враг сильнее, что так прет?
- Значит сильнее, коль наши отступают, – ответил ему кто-то толпы.
- Как же мы теперь будем жить?
Но на этот вопрос никто не мог ответить, он остался без ответа. И повис в тишине. Все стали расходиться по домам. А на улице нудно продолжал лить осенний дождь
Война – это беда и для животных.
По Украине, Беларуси шла война. Горели города и села. Лилась человеческая кровь. Все лето до глубокой осени пастухи-погонщики гнали скот с Запада на Восток в ясную и холодную, дождливую погоду. По дороге слышалось заунывное блеяние овец, коз и грустное мычание давно недоенных коров.
Кем-то был дан приказ: «Гнать и спасать скот от немцев». Думали, что война ненадолго, что она скоро кончится. Погонщики гнали стада, а сами не знали, куда гнать, кому и где сдавать скот? Гнали днем. Коровы брели медленно, над ними роем кружили надоедливые мухи, чуявшие молоко кусали вечные враги – оводы, они не давали покоя коровам, которые постоянно отмахивали оводов своими хвостами.
Еще коровы не могли идти от выпирающего, наполненного молоком воспаленного вымя, давно и никем надоенного. Набухшие, покрасневшие и затвердевшие соски торчали в разные стороны. От боли коровы жалобно мычали.
Увидев женщину, они приближались к ней, считая ее своей хозяйкой, как бы прося, чтобы ее подоили, избавили от доброго молока и от мучившей их боли, которую они терпят уже несколько дней.
В круглые большие глаза коров без боли невозможно было смотреть. В низ виделось страдание и боль, а в уголках глаз светились крупные капли слез и эти глаза животного просили помощи.
Женщины, видя страдание животных, спешили опорожнить их тяжелое больное вымя и избавить от мучившей боли. Руки женщин доили столько коров, сколько смогли. Дойка коров требует умения, сил, определенных навыков. От длительной дойки у женщин уставали руки и порой очень сильно болели.
На ночь погонщики в селах останавливались на отдых, чтобы женщины могли подоить коров, накормить и напоить скот перед предстоящим перегоном. Ночью коровы, овцы, козы паслись на лугу, питались. А днем им предстояла снова дорога. Пастухи разжигали костры, резали барашка и на вертеле зажаривали его. К ним приходили наши старики, они до полночи вели разговоры только о войне, горестно вздыхая. Мы тоже спокойно сидели у теплого костра, слушали разговоры старших и носом ощущали вкус жареного барашка. Детям пастухи обязательно давали по большому куску мяса.
- Да, куда же дойдет немец? – говорит Дмитрич, как всегда куря свою самокрутку из самосада.
- Когда же его, супостата, погонят назад?
- Непонятно! Подписали мирный акт, а они начали без объявления войну?
- Как же это допустил товарищ Сталин? – вступил в разговор один из погонщиков. – Наша сильная Красная Армия, какой месяц отступает. Куда нам гнать скот? Кому его сдавать? Никто не дал ясного распоряжения – как быть с этим скотом? – продолжал жаловаться погонщик.
Пастухи просиди жителей, кто может разобрать скот по домам. Догорал костер. Закончились разговоры. От сытного ужина всех разморило.
Поблагодарив пастухов, мы разошлись по домам, а они улеглись спать прямо у теплого костра. Им завтра снова куда-то гнать скот, а по нашим дорогам будут идти другие стада и другие погонщики.
Там на Западе наступают немцы, захватывают город за городом. А наша Красная Армия пока отступает и отступает...
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
В народе говорят: Беда не приходит одна. Первая беда – это началась война, она была долгой, жестокой и кровопролитной. Вторая беда – на первый год страшной войны выдалась зима с обильными снегопадами, с пургой, с ледяными жесткими морозами.
Птицы мерзли налету... Шел уже не первый снег, он большими пушистыми хлопьями, укрывал подмерзшую землю.
Детям дома не сиделось, все выбежали на улицу, лепили снежную бабу, каждый украшал, как мог вместо носа вставляли длинную, красную морковку, на голову устанавливали старое ведро без дна, вместо шляпы, а в мнимые руки снежной бабы вставляли старые метелки, огородные веники или просто длинные палки. Все это выглядело забавно. Вокруг слышался шум, гам, смех. Хлопцы, боролись друг с другом, подставляя подножки, бросая снег. Дети нашего села выстроили снеговую стену и вели вокруг нее снежный бой. Ребята постарше бегали за девчонками, старались укатать их в снег или заложить им за воротник комья снега. Девчонки вырывались, визжали, смеялись, а некоторые обижались и начинали хныкать:
- Отстань, дурак! Все твоей матери расскажу, – жаловалась Катерина.
Этот шум, визг, веселье длилось до позднего вечера, пока матери начали звать своих детей, выходя, на улицу кричали:
- Маня, домой!
- Ваня, Мишка, быстро домой! А то, ремня дам.
По зову родителей, улица быстро опустела...
Люди села знали, что немцы уже захватили Харьков, а от него до Курска рукой подать. А взят ли Курск, не знали. На Курск, на наше село в последнее время немецкие летчики часто делали налеты, сбрасывали большое количество бомб, от взрывов которых погибали люди, животные, горели дома...
Эта ночь была тихая, но люди уже боялись тишины. Снег продолжал укрывать землю, дороги, соломенные крыши домов. Он падал густой пеленой. Никто и не думал, что за эту ночь произойдут такие изменения.
А случилось то, что в наше село заявился незваный гость – немецкие солдаты.
Дети, наигравшись, спали крепким сном, только не спалось старикам и женщинам. Женщины думали, кто об отце, о муже, о сыне, их тревожило то, что не было долго вестей от своих любимых и близких людей. Нет весточки с фронта, живы ли они?
У стариков то колит сердце или давит давление, дают о себе знать и разболевшие суставы ног, которые не дают старикам покоя.
Боязливо гавкали собаки, тоже нагоняли тоску. И не уснуть.
Спозаранку жители села впервые услышали нерусскую речь. Выглянув в окно, они увидели, как по улице идут отряды чужих людей, а некоторые ехали на мотоциклах.
Эти люди прикладами стали стучать в двери домов. Хозяйки с испугом открывали. А немцы по-хозяйски входили в дома, бесцеремонно садились на диваны, на столы раскладывали свои скатки, пулеметы, затаскивали мины, катушки для связи. Они расселялись по домам по несколько человек. Эти первые немцы были злые и жестокие.
Вот и наступили для народа моего села страшные времена. Объявили комендантский час. Вечерами никому не разрешалось выходить на улицу, свободно передвигаться по селу.
Немцы устраивали погромы, по домам выискивали комсомольцев и коммунистов. Люди увидели самодельные виселицы – перекладины между двух телеграфных столбов, на которых затем вешали коммунистов, комсомольцев и партизан. Они висели на виселицах по нескольку дней, для устрашения населения.
Так, началась наша сельская жизнь под немецкой оккупацией.
Собака Галка.
Первые фашисты, занявшие наше село, были очень злые. Каждый день ходили по домам выискивали комсомольцев и коммунистов. На утро на виселицах между столбами селяне видели, раскачивающие трупы. Все это на народ нагоняло устрашающий ужас. Люди боялись выходить на улицу.
Немцы, выбивая прикладами двери домов, по-хозяйски заходили и в приказном тоне требовали продукты, и только слышалась их речь на не русском языке.
- Матка, курица, яйко, млеко дай,- и забирали все, что попадало им на глаза. Уходя, по дороге прямо на ходу, скручивали головы курам, гусям и уткам, смеялись, это им доставляло удовольствие.
От передовой линии наших войск немцы в одну ночь спалили половину нашего села. Небо было озарено пламенем огня, от каждого пылающего дома в высь поднимались столбы дыма.
По селу раздавались душераздирающие крики женщин, плачь детей, жалкий рев коров, умоляющий о спасении, истошный визг свиней и блеяние овец, сгорающих заживо. На утро по селу шли обездоленные люди, в руках несли узлы, кто на тележке везли, спасенные вещи, за подол матери держались, плачущие, перепуганные дети. В эту ночь из такого страшного пожарища не все люди вышли живыми многие сгорели в пламени огня. В течения дня по селу слышался, с причитанием женский плачь, они оплакивали своих сгоревших родных, детей и близких. Немцы никого не щадили. По улицам бегали бездомные собаки, они вглядывались в каждого проходящего человека, выискивая своего хозяина или хозяйку. В их глазах отражалась беззащитность, они как будто понимали, что случилось что-то опасное. Собаки собирались в кучку, потом разбегались по уцелевшим домам, искать пропитание.
Одна собака прибилась к нашему двору, она целыми днями лежала в стогу сена, уже запорошенного снегом и никуда не отходила. Мы с братом Колькой, чем могли ее подкармливали, она стала к нам при выкать, узнавать, мы подходили к ней, она вставала, уже смело подходила к нам, обнюхивала, ласкалась, облизывала нам руки, лезла к лицу целоваться, виляя хвостом. Собака была черной окраски и только на лбу, как звездочка, было белое пятнышко.
- Элла, назовем ее Галкой.
- Да, ей эта кличка подходит.
Галка стала нашим другом. Теперь куда бы мы не шли, она была рядом, виляя хвостом, забегала вперед, играючи взвизгивала. Мы полюбили Галку, свободное время проводили, играя с ней. Колька смастерил для Галки будку, в нее постлали солому, чтобы она не мерзла. Зима 1941 года была морозной и очень суровой ...
В Колькин дом поселились немцы. Из них выделялся один рыжеволосый. Он был очень злой, всегда орал на своих и издевался над нашими пленными солдатами, заставляя их, своих раненных солдат на перевязку носить на горбу. Они, худые, изнеможенные, полураздетые, еле двигались, переступая с ноги на ногу, сгибаясь под такой тяжелой ношей, а этот немец, сидевший на его спине, подгонял пленного как коня и ухмылялся. Это зрелище было ужасным. Рыжего немца звали Гансом. Мы его так возненавидели. Ненавидела его и Галка. Когда Ганс входил во двор, Галка выскакивала из будки, начинала лаять и бросалась на него, а он ее злил, прикладом автомата толкал. И Галка, оскалив клыки, готова броситься на Ганса. Один раз Ганс так сильно толкнул Галку, что она куборем и, визжа, отлетела в сторону. Мы с Колькой стояли и боялись заступиться за Галку, я плакала. Ганс ушел, мы подбежали к Галке, в ее глазах были слезы, она продолжала от боли поскуливать, мы ласкали ее и обнимали.
Снегом занесло вход в будку. Колька лопатой старался его разгрести, чтобы Галка могла выходить. Но однажды мы заметили, что Галка долго не выходит из будки, принесли ей поесть, стали вызывать, она выглядывала, но выходить не решалась, но голод переборол. Учуяв пинту, Галка вышла, виляя хвостом, подошла к нам, ласкалась, как будто хотела что-то сказать. Мы заметили в ней изменения. Она похудела, бока ввалились, а на животике появились вытянутые, наполненные соски, Услыхав писк, мы заглянули в будку, а там, в соломе, шевелились черные пушистые комочки – щенята. Они мордочками толкались в разные стороны. Галка поела, услышала писк щенят, уползла в будку. К ее животу уткнулись мордочки щенят, ища соски. Галка каждого ласково облизывала, обнюхивала, обогревала своим телом. Мы с Колькой подолгу сидели возле будки смотрели, как копошатся щенята.
Щенята подросли, уже самостоятельно выскакивали из будки. Играя друг с другом, кувыркались, разбегались по двору.
Однажды во двор вошел Ганс и щенки» как их мать залаяли своим писклявым голоском и пробовали наброситься на него. Они не знали, какой злой рыжий немец. Ганс с силой оттолкнул одного щенка, и он с визгом покатился. Услыхав визг щенка, Галка выскочила из будки, подскочила к немцу и мертвой хваткой схватила его за ногу, не отпуская. Ганс со злостью тряс ногой, бил прикладом Галку, но она не отпускала. Ганс ругался, кричал, звал на помощь. Его крик услышали немцы, выбежали из дому узнать, в чем дело. По ноге Ганса текла кровь. Немцы стали палками бить собаку. Обессилев, Галка отпустила ногу Ганса. И он в это время разрядил очередь из пистолета по телу Галки. Она сначала взвизгивала и вздрагивала от каждой пули, затем затихла, лежа на окровавленном снегу. Щенки от выстрелов забились в будку, долго не выходили. Услышав выстрелы, мы вышли из дому и увидели застреленную собаку. Я и Колька плакали. Почуяв кровь, из будки выползли щенята. Они уселись вокруг мертвой матери и подвывали, как бы оплакивали свою мать. Мы боялись, что Ганс и их расстреляет, спрятали щенят в сарай. Колька в огороде нашел проталину, ломом выкопал неглубокую ямку и закопал Галку.
Пришла весна, и вместе с ней наступил голод. Мы чем могли, еще подкармливали щенят. Потом решили отпустить их на волю, пусть сами ищут себе пропитание. Они уходили от нашего двора. Сначала возвращались. Затем стали реже приходить. И настало время, когда ни один из них не вернулся. Мы с Колькой переживали за них, так и не узнали, выжили ли они в такое страшное время.
Но это было...
Я не берусь своим умом судить о доблести и силе Советской армии в те прошедшие времена. Но это было так.
Видела, своими глазами и все надолго осталось в памяти маленькой светловолосой девочки Элки, как по дороге нашего села, немцы вели наших пленных солдат – солдат Советской Армии, под охраной, с оскалившейся пастью овчарок. Шли, кто обут, а кто босой, поднимая дорожную пыль. На их худых телах без ремней болтались выцветшие, давно нестиранные, пропахшие потом гимнастерки. Солдаты, уставшие, исхудавшие, давно небритые, обросшие щетиной, шли молча, не поднимая глаз. В них чувствовалась безысходность, со стороны казалось, что они на себя взяли всю ответственность за происходящее и теперь виноваты только они перед своим народом. Горько было на них смотреть. Внешний вид их был ужасным. Многие были ранены, их головы, руки, ноги были перевязаны грязными от пыли бинтами, уже давно без перевязки с засохшей кровью. Некоторые шли с трудом, опираясь на палку вместо костыля.
Как только появлялись группы пленных, на улицу выбегали женщины, дети. Каждая женщина, среди пленных солдат искала кого-то своего: отца, брата, мужа, сына. Охранники не разрешали подходить близко к пленным, кричали. С поводков вырывались овчарки, так и норовились наброситься на того, кто подходил к пленным. Более смелые женщины прорывались через немецкую охрану, кидали в середину пленных солдат узелок с продуктами. Его тут же подхватывали на лету исхудалые руки. Женщин тут же отгоняли охранники, их собаки так и порывались наброситься на них, рвались с поводков, но немцы удерживали их пыл. Пленных солдат вели не один день.
Такую роковую ошибку совершило советское правительство, а в ответе солдаты, которые теперь шли оборванные, грязные, голодные. Шли молча, опустив глаза и голову, испытывая стыд. Они видели, что их сопровождают другие глаза, глаза матерей, жен и детей. А были ли они виноваты? Из-за кого они теперь испытывали стыд, голод, человеческое унижение?
От шагов пленных солдат в воздухе еще долго стояла столбом дорожная пыль. Провожающим взглядом женщины и дети смотрели вслед уходящим нашим русским пленным солдатам, думая, что теперь будет с ними, останется ли кто из них живым и вернется ли кто домой.
На душе у каждой женщины была своя думка. Может быть вот так, где-то в другом городе или селе идет и ее муж, отец, сын, под надзором немецких солдат и овчарок. На их глаза набегали непрошенные слезы. В оккупации ни одна женщина не имела никаких известий о своих близких. Где они, что с ними, живы ли они?
Первый бой.
Наше село не раз переходило из рук в руки, то наши отбивали немцев назад, то немцы снова наступали. И все-таки в течение длительных боев за Курск, немцы надолго обосновались в нашем селе.
У станции «Полевая» была граница – передовая. Там были расположены советские войска. Немцы спалили полсела, дома которых были ближе к передовой. Люди жили по нескольку семей в одном доме. Наши войска еще несколько раз пытались отбить село но, вероятно, не хватало военных навыков, орудий, солдат и человеческих сил.
Помню, идет бой, а я уселась у дома, на завалинке и смотрю. Вижу, бегут наши солдаты, отстреливаются, немцы бегут, тоже отстреливаются. Недалеко от моего дома упал советский солдат, к нему подбежала двоюродная сестра Люба, подхватила его и потащила за угол дома. Слышу голос мамы:
- Элла, Элла, где ты? Иди сюда!
У соседа Дмитрича был самый большой добротный погреб. Вот к нему и бежали все соседи прятаться во время боя или бомбежки. Прибежала и я. Уселась на верхнюю перекладину лестницы. Народу было много. В погребе было слышно, как со свистом летят снаряды, перелетая или не долетая, рвались, что стены дрожали. Слышался женский шепот:
- Господи! Спаси и помилуй! Господи, спаси малых детушек.
- Слава Богу, мимо пролетело, – молясь и вздыхая, обращались женщины к Богу.
В погребе, мы просидели всю ночь. Утром, боясь выходить, не зная, кто в селе, наши или немцы?
Но вдруг кто-то взялся за ляду крышки погреба и резко отбросил ее. И я увидела сначала ботинки на широком каблуке, застегнутые черными шнурками через множество металлических крючков а, подняв глаза вверх, на меня было нацелено черное дуло металлического ствола немецкого автомата, который наготове держал, стоящий над входом в погреб немецкий солдат.
Со страху его рассмотрела всего: на нем была серо – болотного цвета форма, брюки заправлены в ботинки, чуть приспущены. Китель солдата в талии перетянут широким кожаным ремнем с большой блестящей пряжкой. На голове – пилотка, с какими – то отличительными немецкими знаками.
В погребе начался переполох, заплакали дети, запричитали женщины. Немец на ломанном русском языке спросил:
- Партизанэн есть?
- Нет! Нет! – в один голос закричали женщины. – Тут только мы, бабы и дети.
- Выходить! – сказал немец и ушел.
Женщины, охая и вздыхая, забирали своих детей и расходились по домам. А я от мамы получила подзатыльник за непослушание.
- У меня от страха чуть сердце не оборвалось, когда увидела направленный на
тебя немецкий автомат, – говорила мама плачущим, дрожащим голосом.
От обиды я сопела носом, хотелось расплакаться, но сумела себя сдержать.
Бой закончился. Значит снова, отступили наши. С этим отступающим войском ушла и наша Люба на фронт.
По замершей дороге села шли немецкие танки с черными крестами, оставляя гусеницами след, вдавленный глубоко в промерзшую землю. Немцы выгоняли из сараев скот, втаскивали туда пушки, маскировались. Они готовились остаться на долгое время в нашем селе...
(Из книги «Жизнь прожить – не поле перейти»). |
