|
 |
|
| |
|
«Вечерний Магадан» продолжает публикацию глав из документальной повести о первых днях и месяцах, а потом и годах Великой Отечественной войны, запечатлевшихся ярко в памяти девочки Эллы. Автор этого повествования – Нелли Федоровна КУЗНЕЦОВА, с 1983 года по 2005 г. работавшая акушеркой родового отделения в роддоме Магаданского горздравотдела. Уроженка Курской области (г.р. 1935), она закончила Кинешемское 4-годичное медицинское училище по специальности фельдшер-акушерка, и всю жизнь отдала благородному делу родовспоможения. Она трудилась на Украине, в Дагестане, потом приехала на Крайний Север… Ныне Нелли Федоровна проживает в Старом Осколе (Курская обл.), поддерживает связь со своими коллегами, через которых и передала редакции рукопись книги «Жизнь прожить – не поле перейти». Мы публикуем фрагменты из первой части этой книги «Детство, опаленное войной».
Я ВИДЕЛА УМИРАЮЩИХ СОЛДАТ...
В нашем доме тоже были раненые, отец и сын – партизаны. На полу была разостлана солома, покрыта самодельной попоной. На этой постели лежали отец и сын Василий укрытые шинелью.
У отца было перебинтовано бедро, а у сына широкими слоями бинтов перевязан живот, на бинтах просачивалась засохшая кровь.
Василий в бессознательном состоянии сбрасывал шинель, стонал, бредил, говорил непонятные слова, звал свою маму. Ему было лет шестнадцать -семнадцать. Его, еще детское лицо было бледно – серого цвета, лоб покрыт капельками пота, выделялся заостренный нос и синюшные губы. Иногда приходя в сознания, Василий пересохшими губами, тихим голосом просил:
–Пить! Пить! Дайте пить!
– Нельзя тебе, сынок, пить, – уговаривал отец, обтирая влажным полотенцем его лицо.
– Папа, хочу пить!
– Нет, сынок, потерпи, – и мокрой ватой смачивал ему губы.
Утром по домам врачи делали обход раненых, давая назначения медицинским сестрам, которые делали перевязки ран, обезболивающие уколы. После обхода Василий успокаивался и засыпал. Потом все начиналось сначала. Он от боли кричал, стонал, терял сознание, бредил и продолжал просить пить и чтобы ему сделали укол.
– Сынок, успокойся, потерпи. Скоро вечер и тебе сделают укол.
– Папа, мне больно, мне жарко, дай воды! Воды дай! – умолял отца Василий и снова уходил в бессознательное состояние.
Однажды от холода я долго не могла уснуть, подслушивала разговор отца и сына.
– Папа, я умру?
– Сынок, что ты говоришь? Нет! Конечно, нет! Ты выздоровеешь, и мы уедем домой. Ты молодой, должен жить. Тебя дома невеста Наташа ждет. Сынок, ты же помнишь ее? – отец хотел разговором отвлечь сына.
– Помню, папа, помню. Я ее в школе всегда дергал за русые косички. Папа, я не хочу умирать. Я хочу жить, хочу увидеть маму, поговорить с ней, обнять ее, погладить ее пушистые волосы, подержать ее руки в своих ладонях. Папа, я так люблю маму. – Он говорил эти слова медленным, тихим, осипшим голосом, выговаривая каждое слово.
– Сынок, ты выздоровеешь, и мы обязательно увидимся с ней. Только ты поспи, успокойся. Тебе много говорить нельзя. Поспи, сынок, – отец уговаривал сына-воина, как маленького, в детстве.
Под утро меня сморил сон, и я крепко уснула. Проснулась от непонятного стука и рычащего звука. Отец Василия лежал один, он своими крепкими кулаками бил по соломе и громко, со стоном, без слез, рыдал. В доме собрались соседи. Я подошла к бабушке Дарье и спросила:
– Бабушка, что случилось? А где Василий?
Она ничего не ответила, только повернулась в угол, где висели иконы Николая-Угодника и Божьей Матери, перекрестилась тихо, прочитала молитву:
– Умер Василий. Прибрал его бедного Господь. Отошла душа раба Божьего в иной мир, царствия ему небесное.
Я горько заплакала, мне было жалко Василия, ведь он был таким молодым, еще мальчишка и вот умер…
Баба Дарья была нашей соседкой с другой стороны дома. Соседи говорили, что жила она богато. У нее был красивый дом, снаружи стены были оббиты деревянными досками и покрашены синий краской, окна отделаны вырезными наличниками, а крыша покрыта железом и покрашена в красный цвет. В то время это было редкостью. С улицы заходили на крыльцо по деревянным, чистым ступенькам, а потом уже в дом. В доме все ее богатство составлял большой, красивый комод с большим количеством блестящих ручек. На нем стояло большое, круглое зеркало и много белых слоников. У стены справа стояла железная кровать, украшенная металлическими блестящими шариками по спинкам. Над кроватью висел нарисованный на плотном полотне ковер, а на нем была отображена природа: луг весь в цветах, речка, по ней, как бы, плывут два белых лебедя, за речкой лес и голубое-голубое небо.
Баба Дарья жила со своей внучкой Диной. Она была старше меня, но мы хорошо дружили, и я часто ходила к ним. Каждый раз, когда я к ним приходила в гости, баба Дарья всегда чем-то угощала меня. Дина тоже была сиротой.
Мне она рассказывала, как еще в начале войны, она и мама ехали в поезде и где-то под Харьковом на их поезд налетели немецкие самолеты и начали бросать бомбы. Было очень страшно. Со свистом летели и взрывались бомбы, кругом все горело, вагоны были охвачены пламенем огня, кричали дети, женщины, раненые и люди, охваченные огнем. Из-за давки трудно было выйти из вагонов. Некоторые выпрыгивали из окон горящего вагона. Дину кто-то вытолкнул, и она скатилась за насыпь, поэтому осталась жива. Потом она бегала вокруг догорающих вагонов, кричала, звала маму, но не нашла. Дина долго сидела на обочине, плакала и продолжала звать маму.
– Мама, мамочка, где ты? Отзовись, мне страшно!
Мимо нее проходили люди, каждый искал своего. Санитарные машины увозили раненых и обгоревших. Постепенно догорали вагоны, затихали крики и стоны. К Дине подошла женщина, взяла ее за руку и сказала:
– Девочка, уже ночь, вставай! Почему ты одна?
– Я потеряла маму и мне некуда идти.
– Вставай, пойдем отсюда.
– Нет! Никуда я не пойду, буду ждать свою маму. Уйду, а она придет.
– Пойдем, пойдем! Если твоя мама жива, мы ее найдем.
Но маму Дина так и не нашла. И та женщина привезла ее к бабе Дарье.
****
В доме бабы Дарьи, на той железной кровати лежал молодой красивый раненый лейтенант, звали его Алексеем. Я приходила домой к Дине, садилась на стул у кровати раненого Алексея. Подолгу сидела возле него и всматривалась в красивое мужское лицо. Его светло – русые волосы были коротко подстрижены, выделялись тонкие черные брови, глаза прикрывали длинные пушистые ресницы. У сонного Алексея ресницы подергивались, и казалось, что он вот-вот их поднимет и откроет глаза. Кожа лица белая, на щеках выступал яркий румянец, над верхней губой была аккуратно подрезаны усики, но всю его красоту портили синюшные, сухие потрескавшиеся губы.
Мне казалось, что Алексей постоянно спит, а он находился в бессознательном состоянии, метался головой по подушке, стонал, дышал с хрипами. А когда приходил в сознание, то тоже просил пить. Алексей был ранен в грудь, дышал часто, то с клокочущим свистящим звуком, то с остановкой. Баба Дарья подходила к нему и по-матерински тихо уговаривала, как собственного сына:
– Алеша, сынок, нельзя тебе пить, – приговаривала она, а позже, разрешая:
– Алешенька, глотни глоточек, – подавая ему стакан с водой.
Алеша трясущими руками брал стакан и пил глоток за глотком.
– Хватит! Э-вон, как приложился. – Ворчала баба Дарья.
– Спасибо, мать! – благодарил он бабу Дарью, увидев меня говорил:
– Элла, это ты?
– Да!
– Ну, здравствуй! – подавал мне свою руку, и я свою маленькую и тоже худую руку вкладывала к нему в ладонь.
– Как дела?
– Нормально. – Я ему все рассказывала. Потом он снова впадал в забытье.
Утром и вечером к нему приходили врачи, медсестры делали перевязку, обезболивали, давали кислород из кислородной подушки. Он периодически по долгу кашлял кровавой пенистой мокротой до рвоты, обливался потом, стонал от боли в груди. В изнеможении откидывал голову на подушку и терял сознание. Ему тут же оказывали помощь. Я, баба Дарья, Дина стояли в сторонке, видели страдания Алеши и тихо плакали. Баба Дарья шепотом читала молитву и упрашивала Бога:
– Господи, помоги рабу Божьему, Алексею. Отведи от него боли и мучения. Отец родной, подари ему здоровье и жизнь. Он такой молодой, ему только бы жить. Отведи людское горе, страдания и страхи этой жестокой войны.
(Продолжение следует). |
