|
 |
|
| |
|
Корр.: Наталья, поскольку Вы столкнулись во Франции с такой драматичной ситуацией и эта история длится уже 9 лет, Вы, естественно прошли уже все инстанции, очень много видели чиновников, судей и хорошо понимаете, что же собой представляет не на бумаге, а в жизни система ювенальной юстиции. Пожалуйста, расскажите о ней нашим читателям. Для нас это сейчас крайне актуально, поскольку нашу страну склоняют к принятию законов о ювенальной юстиции, но подавляющее большинство россиян не знает, чем это чревато.
Н.З.: Наличие системы ювенальной юстиции предполагает создание специального ювенального суда и корпуса судей по детским делам. Их основной принцип, лозунг и база – это «интерес ребенка». В законе написано, что ребенок изымается из семьи только в том случае, если ему угрожает физическое и моральное насилие. Подробности не уточняются. Можно подумать, что подразумеваются побои, издевательства и т.п. Но получается парадокс. Причем с ним столкнулась не только я, но и очень многие другие родители. Заключается он в том, что родитель, жестоко обращающийся с ребенком, как раз остается безнаказанным, а страдает тот, кто ребенка любит и обращается с ним хорошо. Когда моя дочь Маша возвращалась после свиданий с отцом, Патриком Уари, в кровоподтеках и совершенно потрясенном психологическом состоянии, все мои попытки связаться с судьей по детским делам и сотрудниками социальных служб были тщетными. Никто не хотел реагировать. И даже когда адвокат принес судье фотографии измученной, избитой Маши, а врач написала заявление прокурору, который, в свою очередь, отправил судье по детским делам указание разобраться в деле, даже тогда судья не сочла нужным открыть дело против Уари.
Корр.:Почему?
Н.З.: Потому что ювенальный суд автономен. Хотя прокурор занимает гораздо более высокое положение, чем судья, он ей не указ. Судья может расследовать дело, а может и не расследовать, как ей заблагорассудится.
Корр.: Тогда в чем же заключается интерес ребенка?
Н.З.: А вот это-то как раз и не понятно. В родительские ассоциации, созданные во Франции для защиты повсеместно попираемых прав семьи, поступают обращения о чудовищных преступлениях, которые остаются безнаказанными. Например, отец оказался педофилом, и шестимесячный ребенок был им изнасилован, что неопровержимо показала медицинская экспертиза. Но и тогда судья по детским делам освободила отца, и он не понес никакого наказания. Более того, он продолжал приходить к ребенку и общаться с ним! Вспоминаю и такой случай. Его мать, с которой я хорошо знакома, обратилась в нашу ассоциацию «Защитите Машу», а познакомили меня с ней члены другой родительской ассоциации, которая называется «Невинные в опасности». Бывший муж этой дамы–начальник тюрьмы. Однажды их пятилетний сын пришел после свидания с папой и объяснил, что был изнасилован. Причем не только отцом, но и отцовским приятелем по имени Филипп, который работал … психологом в тюрьме. Когда потрясенная мать обратилась к судье по детским делам и показала медицинские справки, подтверждающие происшедшее, судья, выслушав ее, нажала на кнопку, вызвала полицейского и сказала: «Немедленно заберите ребенка и поместите его в приют, поскольку мать лжет, манипулирует ребенком и восстанавливает его против отца».
Корр.: И что, малыша забрали?
Н.З.: Конечно! Насильно – он сопротивлялся–оторвали от матери и увезли.
Корр.: Но ведь это же беззаконие!
Н.З.: Да, и не единственное. Например, во французском законе написано, что помещение ребенка в приют совершается с разрешения родителей или, во всяком случае, с их уведомлением. Когда меня 9 лет назад посадили в КПЗ–за что, мне так до сих пор и не объяснили – моя дочь была помещена в приют, о котором мне было неизвестно ровным счетом ничего. Даже где он находится! Она пробыла там целую неделю прежде, чем судья меня вызвала и сообщила мне о том, что моя дочь в приюте. Но и тогда мне не сообщили адрес приюта, а наоборот, официально запретили визиты, невзирая на то, что ребенок был болен, с температурой 40. А ведь Машеньке тогда было всего три годика, и к тому же она не говорила по-французски! То есть, моей дочери была нанесена тяжелейшая психологическая травма, но это никого не волновало. И только благодаря усилиям с моей стороны и требованиям Маши увидеть маму, мне через 4 (!) месяца были позволены 45-минутные визиты. Это абсолютно противозаконно, потому что прежде чем применить такие жесткие санкции к матери, по идее нужно предъявить ей хотя бы какие-то обвинения. Однако никаких обвинений мне тогда не предъявили, а в судебном решении было написано: «В связи с тем, что отец уличен в насилии над ребенком и обвиняет в появлении синяков на теле девочки мать, ребенка надо поместить вне зоны семейного конфликта». Полная бессмыслица! Он «уличен», но при этом «обвиняет». И какой у нас с ним «семейный конфликт»? Мы давным-давно жили раздельно, и никаких конфликтов у нас уже быть не могло. А конфликт у него был с Машей, которую он просто уничтожал, а однажды вернул в состоянии комы.
Корр.: Почему же ювенальный суд, который, как нас уверяют, эффективно защищает интересы ребенка, вынес такое странное решение?
Н.З.: Сперва мы думали, что случилась ошибка. Но на самом деле никакой ошибки не было! Это мы поняли, когда просмотрели дела многих других родителей, обратившихся в ассоциацию. Представляете? Множество самых разных судебных постановлений повторяло слово в слово мое постановление. Мы поняли, что существует некая матрица: берется готовый текст, меняется фамилия и – все идет дальше по уже отработанной схеме. Кроме того, сотрудники социальных служб должны являться связующим звеном между ребенком, разлученным с родителями. Они должны делать все, чтобы родственные связи сохранялись, ведь декларируется, что ювенальная юстиция направлена на воссоединение семьи. На деле все наоборот. Мои письма, фотографии, игрушки и прочие подарки Маше не передавались.
Корр.: Почему? Это как-то мотивировалось?
Н.З.: Да. Меня обвиняли в том, что я хочу сохранить с ней слишком тесную связь и «удушаю ее своим вниманием». В деле Маши есть запредельные по своей наглости и цинизму рапорты сотрудников социальных служб. Они писали о нас совершенно патологичные, извращенные вещи, но при этом… не были с нами даже знакомы! И когда мы устроили собрание членов ассоциации и стали разбираться с их бумагами, то с удивлением обнаружили, что рапорты, составленные на эти семьи, опять-таки слово в слово повторяли друг друга! Менялись только фамилии и адреса. И мы опять поняли, что существует некая единая «рыба». Судьи выносят одни и те же решения, обвиняя родителей в «удушающей любви к детям»…
Корр.: Погодите… Неужели «удушающая любовь» является основанием для изъятия ребенка из семьи?
Н.З.: Да! Для французских судей по детским делам «удушающая, захватническая любовь»–это самое опасное деяние, которое может нанести самый страшный физический и моральный вред ребенку. Не насилие, не изнасилование, не нелюбовь, а наоборот. Тогда судья Валентини, четвертая по счету в нашем деле, посоветовала в моем присутствии моему бывшему мужу отнять у меня родительские права (что само по себе уже противозаконно, так как судья должна быть нейтральна), заявив: «Идите, я уже договорилась!», мой адвокат задал ей вопрос, на каком основании у меня могут отнять родительские права. И она ответила: «Потому что мадам Захарова удушает свою дочь любовью». «Но как же она может удушать? – возразил адвокат.–Она ведь давно не живет с девочкой. Отнимите тогда родительские права у итальянских или еврейских матерей, которые тоже очень страстно любят своих детей». И судья сказала: «Что я и делаю. Из десяти дел, которые я веду, я в девяти случаях отнимаю детей из-за удушающей любви родителей». Хочу сказать, что в законе такого не написано. Но идеология сегодняшнего ювенального суда во Франции такова, что любовь преступна, и за это родители часто бывают наказаны. А настоящие преступления поощряются. Например, мой муж до сих пор не понес никакого наказания за насильственные действия над Машей.
Корр.: А в чем, по мнению ювенальных структур, выражается «удушающая любовь»? Как они это доказывали?
Н.З.: Никак! Судья (что опять-таки противозаконно) никогда не встречалась ни со мной, ни с Машей. Она заявила, что не видит в этом смысла, поскольку Маша и так потрясена общением с разными незнакомыми людьми. Встреча с судьей лишь добавит ей негативных эмоций. А в деле есть рапорт специалистов, которым она, судья, вполне доверяет.
Корр.: Но что им все-таки не нравилось?
Н.З.: Я думаю, им не нравилась нежность, культура, забота, которую я проявляла по отношению к Маше. Если бы они хотели знать правду, то обратились бы к педиатру, который наблюдал Машу в течение трех первых лет ее жизни, навели бы справки у соседей, спросили бы консьержа. Складывалось впечатление, что судья упорно не хочет знать правды. А позже мы поняли, что ей правда и не нужна. Ведь если бы она знала правду, у нее не было бы оснований отнимать у меня дочь. А ей это невыгодно.
Корр.: Почему?
Н.З.: Потому что эффективность ее работы оценивается количеством отнятых детей. Чем больше детей она защищает от «удушающей любви», тем быстрее продвигается по служебной лестнице и улучшает свое материальное положение. Получается, что судьи поставляют социальным службам детей, а те, в свою очередь, пишут нужные рапорты, про которые крупнейшие французские юристы Навес и Катала сказали в своем знаменитом докладе, что они всегда негативны и всегда настроены против родителей.
(Продолжение на стр. 17).
(Продолжение, нач. на стр. 6).
Корр.: Расскажите, пожалуйста, поподробнее про доклад Навеса и Катала.
Н.З.: В 2000 году французское правительство под давлением профессионалов, забивших тревогу, обратилось к Генеральному инспектору по социальным делам Пьеру Навесу и Генеральному инспектору юридического отдела Брюно Катала с просьбой представить доклад о положении дел в детских судах и социальных службах, о разлучении детей с родителями.
По своей идеологии доклад получился совершенно чудовищный. В чем заключается эта циничная идеология? А заключается она в том, что классическая семья «мама-папа-ребенок + дедушки-бабушки» во Франции как будто отмирает. Усиленно насаждаются гомосексуальные «семьи». Слава Богу, что Сигален Руайяль не стала президентом, потому что она собиралась узаконить гомосексуальные «браки» и предоставить однополым парам возможность усыновлять наших детей. Отбирать у нас и отдавать сексуальным меньшинствам. Никакого уважения к семье, никакой заботы о ней ювенальная юстиция не проявляет. Сотрудники социальных служб часто отнимали детей по анонимных телефонным звонкам. Якобы кто-то им позвонил и сказал, что та или иная семья в опасности. Например, родители пошли за хлебом в соседний магазин, оставив дочку во дворе. Появляются сотрудники социальных служб и спрашивают, почему она одна. Она говорит: «Потому что я в моем дворе, я здесь играю. Мама с папой сейчас придут». Подоспевшие родители были обвинены в том, что они плохо заботятся о своем ребенке, который дышит воздухом в своем собственном дворе». Видите ли, она оставлена одна! Придумываются любые предлоги, чтобы отнять ребенка. Был и еще более страшный случай. Его свидетелем стала председатель ассоциации «Невинные в опасности». А аптеку пришла мама с маленькой девочкой, у которой был синяк на щеке. Мама купила какое-то лекарство и направилась к выходу. А женщина, стоявшая в очереди за председателем ассоциации, вдруг начала выспрашивать у продавщицы адрес этой мамы.
Корр.: Но откуда продавщица может его знать?
Н.З.: Мама расплачивалась кредитной картой, на которой есть эти данные, и они, естественно, высветились на компьютере у аптекарши.
Корр.: А зачем этой женщине понадобился адрес?
Н.З.: То же самое ее спросила и аптекарша. «Как зачем? – воскликнула женщина. -Вы разве не видели синяк на лице девочки? Наверное, мать бьет ребенка!» Аптекарша ответила, что она не имеет права давать чужие адреса, и тогда ее собеседница поспешно вышла из аптеки. Каково же было удивление нашей подруги, возглавляющей ассоциацию, когда через несколько дней ее вызвали на совещание, и она там увидела ту самую «любопытную Варвару», которая оказалась сотрудницей социальной службы! Оказывается, она пошла за этой несчастной мамой, выяснила, где она живет, и написала рапорт о том, что мама зверски обращается со своей дочкой, так как у нее на щеке синяк. Хотя мало ли где девочка могла получить этот синяк? Скажем, подралась в садике или в школе, полезла куда-то и упала… Да мало ли что могло случиться?! Однако сотрудница социальной службы даже не рассматривала эти возможности. Она сразу решила, что мать опасна и ее надо изолировать от ребенка. Но при этом дети, которые действительно бегают без присмотра по улицам и нуждаются в заботе взрослых, сотрудников социальных служб не интересуют.
Корр.: А что внушает ювенальная система детям?
Н.З.: В голову ребенка вбивается, что родители в семье не главные, а главное – государство. Тем самым авторитет родителей уничтожается на корню. Объяснить маленькому ребенку, что такое государство невозможно, он этого не понимает. Но зато он прекрасно понимает, что такое мама, папа, бабушка, дедушка. А тут ему со всех сторон внушают: «Если родители с тобой плохо обращаются, ты можешь нам позвонить, мы окажем тебе психологическую помощь». И он невольно настраивается на то, что родители – его враги, которых «добрые дяди и тети» помогут ему победить. Центр, где работают две Машины надсмотрщицы Асколи и Лефевр, имеет в Интернете свой сайт. Можно зайти и прочитать примерно следующее: «Дорогие дети! Если у вас есть проблемы, если вы недовольны своими родителями, то вы всегда можете прийти к нам по такому-то адресу. Мы вас выслушаем, дадим нужный совет. Вот мальчик такой-то… у него были очень плохие родители…» И дальше приводится масса случаев, где родители представлены просто негодяями. Были ли такие случаи в реальности или их выдумали сотрудники центра, неизвестно. Судя по тому, что мы слышим от людей, обращающихся в родительские ассоциации, в основном, это выдумки и поклеп. Но дети-то верят и соответственным образом настраиваются! Не дали, скажем, родители подростку деньги на сигареты. Он пришел к такой «доброй» тетеньке и нажаловался. И это первый шаг в пропасть, потому что тетенька записала адрес, номер телефона, место работы родителей и задала ряд провокационных вопросов. А потом написала рапорт судье по детским делам: «Ко мне обратился САМ РЕБЕНОК! САМ ПРИШЕЛ! Надо бить в набат! Надо его спасать!»
Корр.: Предположим, ребенка отобрали. Что дальше? Как действует эта система?
Н.З.: Ребенок полгода отсиживает в приюте. Больше не положено. После этого его отдают в приемную (патронатную) семью. По закону родители могут познакомиться с приемной семьей, которая, кстати, должна обитать как можно ближе к дому родителей, чтобы им было легче навещать своего ребенка. Однако и в этом плане права родителей постоянно нарушаются. Мне, в частности, за девять лет, что Маша находилась в первой приемной семье, не удосужились сообщить, кто ее новые «родители», где они живут, в какой школе она учится. Наоборот, после ее помещения в приемную семью сотрудники социальных служб тут же попросили суд скрыть от меня все данные. Мне приходилось с боем выбивать хотя бы одно медицинское свидетельство за год, чтобы узнать, как себя чувствует моя дочь! А ведь Маша тогда страшно тяжело болела! А господин Ширак в ответ на просьбу российского Президента разобраться в нашем деле цинично ответил: «Права мадам Захаровой уважаются. Она раз в месяц видит свою дочь». Хотя наш Президент просил его совсем о другом… Отсидев девять лет в одной приемной семье, которая за наш счет поправила свое материальное положение и смогла перебраться на юг, Маша была переведена во вторую. И я точно также узнала об этом только из судебного постановления. Никто не спросил меня, согласна ли я. Я так же не знакома и с этой семьей. А судья посоветовала моему мужу отнять у меня родительские права.
Корр.: На каком основании?
Н.З.: А ни на каком! Теоретически, по французским законам родительские права можно отнять только за какие-то тягчайшие преступления. Но практически бывает иначе. Судья Валентини посоветовала моему мужу отнять у меня родительские права. Он долго ждал, потому что ему не хотелось заниматься Машей. А он вынужден был бы это делать, получив на нее эксклюзивные права. Но наконец он все-таки написал: «Я прошу отнять права у моей супруги, чтобы удовлетворить судью по детским делам». И это заявление апелляционный суд высшей инстанции принял и отнял у меня родительские права, мотивируя свое решение все той же «удушающей, патологической любовью»! Хотя я с дочкой уже девять лет не жила вместе и никак ее удушать не могла. Дальше. Во французском законе есть статья о том, что родитель, у которого отняты родительские права, через год может попросить их обратно. Но об этом не могло быть и речи! Дело в том, что Совет Европы, до которого докатилась чудовищная история с отнятием Маши, вызвал на заседание кабинета министров французского посла и начал спрашивать, почему происходит такая дискриминация русской матери и ребенка. Посол что-то невнятно отвечал про «удушающую» любовь. И после того, как был сделан запрос во французское министерство юстиции, меня… приговорили к трем годам тюрьмы за то, что я якобы подожгла коридор в доме моего бывшего мужа. Хотя я даже не знала его нынешнего адреса, и полицейскими доказано, что в момент поджога я была у себя в квартире и разговаривала по телефону с моим режиссером. Следователь не выслушал ни одного свидетеля и, наоборот, говорил адвокатам: «Не носите мне никаких бумажек. Я все равно отправлю дело в уголовный суд». Ну а уголовный суд, естественно, просьбу следователя о моем наказании удовлетворил, и я была приговорена к трем годам тюрьмы.
Корр.: Но для чего на Вас возвели поклеп?
Н.З.: Как для чего? Во-первых, мне хотели заткнуть рот. Во-вторых, дело уже приняло весьма серьезный оборот. Ведь в 2001 году, когда произошел пожар в доме моего бывшего мужа, эксперт-криминалист наконец доказал, что синяки на теле Маши появились, когда она находилась у отца. Кроме того, мы подали заявление в Европейский суд, и Уари об этом знал. А тут еще Ширак поехал в Россию, и в повестке дня стоял вопрос о Маше. И самое последнее: следователь наконец «разобрался» в истории с синяками и признал мою невиновность. Все это ужасно испугало Уари. Он понял, что ему грозит тюрьма. Я думаю, что не без помощи адвокатов (в чем он позже и сам признался) было сфабриковано дело о поджоге коридора. Причем, и тут есть весьма любопытные детали. Уголовный следователь сама сказала, что никто меня никогда не видел в доме Уари: ни консерьеж, ни соседи. Да и войти туда без специального электронного ключа нельзя. Пожар вспыхнул на лестничной клетке в шкафу, где проходила газовая труба. Шкаф был закрыт двумя дверьми опять-таки на специальный ключ, и его взломали. Пожар возник где-то в промежутке от 11 до 12 утра, когда все люди встают, идут в магазин, на рынок и т.д. То есть, проникнуть в это время незамеченной в дом, даже еще взломать шкаф я просто не могла! Тем более, что там повсюду видеокамеры. Абсурдность обвинения была очевидна с самого начала. Однако в течение 5 лет уголовный следователь, взяв с меня подписку о невыезде, не расследовала ничего! Сделано это было умышленно, чтобы 5 лет я не могла бороться за возвращение Маши. И в нашем деле была найдена переписка следователя по уголовным делам с судьей по детским делам. Первая писала второй: «Я удивляюсь, почему мадам Захарова еще не в тюрьме?» Столь подробно останавливаясь на всех этих перипетиях, я хочу показать, как порочна ювенальная система изъятия детей из родной семьи. Доходит даже до того, что специально фабрикуются уголовные дела и родителей, пытающихся вернуть детей, отправляют в тюрьму. И все это для того, чтобы ювенальная система могла зарабатывать на несчастных детях деньги!
Корр.: Но какой смысл устраивать этот театр абсурда? Почему они не защищают детей из неблагополучных семей, а лезут к благополучным?
Н.З.: Смысл очень даже есть. Ведь неблагополучными детьми надо серьезно заниматься. У них расстроена психика, тяжелый характер, множество разных заболеваний. С ними нужно очень много возиться, чтобы привести их в норму. А сотрудники социальных служб, как правило, не хотят напрягаться. Набирают туда кого попало, стоит только пройти четырехмесячные курсы. Так же легко, кстати, стать и приемными родителями.
Корр.: Вы имеете в виду настоящее усыновление или так называемый патронат?
Н.З.: Патронат. Когда ребенка отнимают, его отдают именно на патронат. Чтобы усыновить ребенка, вам нужно 7-8 лет. Но если вы захотите стать патронатной семьей и получать за ребенка от государства деньги, вы можете получить ребенка буквально через неделю. Так же происходит с сотрудниками социальных служб. Во Франции, между прочим, есть и такая методика: уголовников, вышедших из тюрьмы, направляют в социальные службы на воспитание детей.
Корр.: Зачем?
Н.З.: Говорят, что уголовники таким образом лучше адаптируются в обществе. Можете себе представить манеры этих «воспитателей», слова, которые они произносят, обращаясь к детям, травмированным разлучением с родителями и находящимся в психически нестабильном состоянии… Но это отдельный разговор, а возвращаясь к вашему вопросу, хочу добавить, что детьми из хороших семей, во-первых, заниматься не нужно, а во-вторых, родители обязаны платить за их содержание в приемной семье.
Корр.: Но Вы же сказали, что деньги выделяет государство…
Н.З.: Оно выделяет часть денег. А другую часть платят родители. Отняв детей, несчастных родителей еще и обязывают платить за то, что их ребенок отобран и воспитывается чужими людьми. Поэтому чем родители богаче, тем выгоднее у них отбирать детей. И, может быть, самый главный смысл во всей этой вакханалии идеологический. Когда я голодала 18 дней и была дважды при смерти, российское посольство добилось встречи с Ивом Ботом, генеральным прокурором суда. И он мне сказал: «Мадам, Вы не думайте, что мы отняли дочку только у Вас. Мы и у французских матерей отбираем детей». И когда я спросила зачем, он ответил: «Нам сверху спускают распроряжение, мы обязаны его выполнять. Если завтра указания изменятся, мы не будем отнимать детей в таких количествах». Это, на мой взгляд, чисто троцкистская идеология уничтожения семьи, огосударствления детей. Родители должны лизать сапоги судьям, дрожать перед сотрудниками социальных служб и выполнять любое их указание. Тогда они будут считаться законопослушными гражданами и, может быть, детей у них все-таки не отнимут. Фактически то же самое написано и в уже упоминавшемся докладе Навеса и Катала: родители чувствуют себя абсолютно беспомощными, они не знают, куда им обратиться за защитой. Поэтому они создают свои ассоциации типа нашей. В чем заключается наша конкретная, реальная помощь несчастным родителям? – Прежде всего это моральная поддержка. Потом – объяснение людям их прав.
Корр.: В докладе Навеса и Катала приводились страшные цифры.
Н.З.: Да. В 2007 году было уже заявлено, что 50% детей отнято незаконно.
Корр.: А сколько всего детей отнято?
Н.З.: Уже в 2000 году их было около 2 миллионов. Думаю, сейчас еще больше. Если наша судья , по ее собственному признанию, отнимает 9 детей из 10, а у нее 200-300 дел, то можете представить, сколько детей по ее милости сидят в приютах и приемных семьях. А сколько таких судей во Франции?
Корр.: И миллион детей отнят незаконно?
Н.З. Да. Система трещит по швам, но власти не желают этого признавать. Несколько месяцев назад судья по семейным делам отнял у матери ребенка, был с ней очень груб, цинично разговаривал. Доведенная до отчаяния женщина набросилась на него с ножом и поранила. А министр юстиции вместо того, чтобы навести порядок к своем ведомстве и прекратить издевательства над семьями, приняла решение выделить 20 млн. евро для защиты судей по детским делам. Маме грозит, я думаю, лет 10 тюрьмы, и ребенка она, конечно же, не увидит в ближайшие годы.
Корр.: Не могли бы Вы привести еще какие-нибудь примеры, когда у нормальных родителей отнимали детей?
Н.З.: Таких случаев масса. Приведу те, которые потрясли меня больше всего. Когда у нас было большое совещание, на котором присутствовало 250 пострадавших семей из разных городов Франции, рядом со мной сидела молодая беременная женщина.
(Продолжение на стр. 18).
(Продолжение, нач. на стр. 6).
Она рассказала, что после развода с мужем сотрудники социальных служб написали на них донос, и их маленький ребенок был отнят и помещен в приют. Потом она встретила другого человека, вышла за него замуж. И когда родила от него ребенка, то этого ребенка забрали прямо с родильного стола. Она даже не успела приложить его к груди!
Корр.: Но на каких основаниях это было сделано?
Н.З.: Было заявлено, что раз она была плохой матерью для первого ребенка, то будет плохой и для второго. Не могла же она так быстро исправиться! Поэтому жизнь новорожденного в опасности, его надо срочно изолировать. И тогда я с ужасом спросила: «А Вы не боитесь, что у Вас отнимут и ребенка, которого Вы сейчас вынашиваете?» «Боимся,- ответили в один голос женщина и ее второй муж. – Но мы хотим иметь детей и решили пойти на риск». Эта трагедия меня потрясла до глубины души. И второй случай – с женщиной в инвалидной коляске. У нее было отнято четверо детей.
Корр.: Почему?
Н.З.: Я так и не смогла понять. Она была замужем, семья вполне приличная. То ли по доносу, то ли еще что-то, как обычно, ерундовое…Ну, так вот. Отнятых детей поместили не в один, а в четыре различных приюта, и ей приходилось к ним ездить на поезде. Для нее это было сущим мучением, потому что каждый раз коляску нужно было затаскивать в поезд, потом вынимать, делать это было некому… Причем всех четверых приходилось навещать за один день!
Корр.: Как за один день?
Н.З.: А так! Сотрудники социальной службы назначают свидания, не согласовав с родителями ни дату, ни время. Они все определяют сами, а вы обязаны подчиняться. И если эта женщина-инвалид не могла уложиться во времени – скажем, в тот день не было подходящего поезда или ей становилось физически плохо – на нее писали рапорт. Дескать, она отказывается приехать на свидание, потому что не любит своих детей. И опять получается циничная ложь. Когда родители пишут детям письма, посылают игрушки, добиваются встреч, то они «удушают детей любовью». А когда человек не может приехать к ребенку по состоянию здоровья или потому, что не получается отпроситься с работы, то его обвиняют в нелюбви.
Корр.: Но, наверное, богатые люди все-таки чувствуют себя более защищенными? Им-то ювенальная юстиция не грозит…
Н.З.: Почему же не грозит? Чем богаче человек, тем больше с него можно взять на содержание ребенка в приемной семье. В нашу ассоциацию обратилась чета итальянских миллионеров. Они поселились в Сан-Тропе, но гражданство оставили итальянское. Однако ни богатство, ни иностранное подданство не защитили их от ювенального произвола. С ними жил их общий ребенок, девочка семи лет, и двадцатилетняя дочь матери от первого брака. Что-то этой девице не понравилось: то ли денег мама дала мало, то ли машину «не ту», и она решила отомстить. Пришла в полицию и заявила, что родители ужасно обращаются с младшей сестренкой, привязывают ее к кровати, не дают есть. Полицейские, не наведя никаких справок, ворвались в дом, отняли перепуганную, рыдающую девочку, надели на ее глазах родителям наручники и отвезли их в тюрьму. Двадцатилетняя дочка была очень довольна. Дело было под Новый год, она таким образом получила в свое распоряжение квартиру, родительский кошелек – в общем, все блага жизни. Когда родители потребовали объяснений, им сказали: «Нам стало известно, что вы плохо обращаетесь с ребенком». «Но вы хотя бы у ребенка спросите, как мы с ней обращаемся?»–возмутились родители. Девочка была очень травмирована, кричала, что она хочет к маме, что она любит родителей и ей с ними хорошо… Но судья по детским делам решила, что надо, как обычно, провести расследование. Поэтому девочку посадили в приют, а родителей – в тюрьму. Они умоляли хотя бы на Новый год отпустить их домой, предлагали колоссальную сумму залога, чтобы им разрешили провести праздник с ребенком. Но даже это не подействовало, они так и остались сидеть в тюрьме. Какова их судьба на сегодняшний день, мне неизвестно.
Корр.: Если в семье несколько детей, то отбирают всех сразу?
Н.З.: Да. Многодетные семьи особенно уязвимы. Социальные службы заявляют, что родители не могут содержать детей, и легко их отбирают. И здесь опять циничный парадокс. В современной Франции, как известно, очень много многодетных африканских и арабских семей. Практически все они живут на пособие, никто из родителей не работает. Государство их содержит, предоставляет им квартиры, бесплатное медицинское обслуживание. Но этих детей никто не трогает, никто к ним не наведывается и не выясняет, что происходит в их семьях, как с ними обращаются!
Корр.: То есть, «ювенальные мероприятия» касаются, в основном, европейцев?
Н.З.: Да. Надо сказать откровенно: проблема «замещающей миграции» во Франции стоит ребром. На 20 новорожденных детей только 4 коренные французы, остальные – иммигранты. Поэтому зачем забивать ими еще и приюты? Лучше отнимать детей у французов, у других европейцев. А сейчас в большой моде и русские дети. Сейчас во Франции развернута очень большая кампания по поводу усыновления детей из России, потому что это дети умные, красивые, здоровые.
Корр.: А нас тут убеждают, что наши дети почти поголовно больны…
Н.З.: Ерунда! По крайней мере, по сравнению с детьми из других стран русские котируются как дети здоровые и умные. Французского ребенка француз не может усыновить по все той же причине. Отдадут детей из приютов – куда девать сотрудников социальных служб, судей и т.п.? Возникнет безработица. А французское правительство боится этого, как чумы. Поэтому лучше держать французских детей в приютах, а французы должны ездить по всему миру и искать детей, которых они могли бы усыновить.
Корр.: Когда у любящих родителей отнимают ребенка, это так чудовищно, что, наверное, не каждый может это пережить…
Н.З.: Да. Живя на родине прав человека, постоянно слыша по радио и телевидению, что французское правительство очень озабочено нарушением прав человека в других странах, французы даже не могут себе представить, что кто-то безнаказанно может вмешаться в их семейную жизнь, в любое время суток ворваться в дом, рыться в шкафах, залезать в холодильник, допрашивать, чем они кормят детей, чем поят, как одевают. Поэтому когда такое происходит, они бывают страшно возмущены. Разговор с сотрудниками происходит на повышенных тонах, и для родителей это заканчивается печально. За таким разговором обязательно последует негативный рапорт судье по детским делам, и ребенка у них могут отнять. Но пока этого не случилось, у них сохраняется иллюзия неприкосновенности их жилища, потому что французская пресса старательно замалчивает творящиеся безобразия. Ни один журнал, ни одна газета не пишут о том, что ювенальная система похищает детей у нормальных родителей. Поэтому когда родитель сталкивается с подобным беззаконием, для него это равносильно атомному взрыву. В его жизни мгновенно все меняется. Это как в сталинские времена среди ночи стучали в дверь, забирали члена семьи, и он бесследно исчезал. Когда Маша болела, и я со слезами умоляла судью разрешить мне поехать в приют, чтобы успокоить ребенка – хотя, собственно, почему мне должны были это разрешать, что я такого сделала? – судья Симонен мне отвечала: «Да она не нуждается в Вас! Кто Вам сказал, что ей нужна Ваша помощь? Возле нее профессионалы, ей с ними хорошо». А сотрудница социальной службы Наталья Кислик говорила прямым текстом: «Мы работаем над Машей, чтобы она забыла Ваш образ, выбросила его из головы и сердца. Мы приучаем ее жить без матери». Это установка государства! Зачем уничтожается французская нация, мне лично понять трудно. Их и так уже всего ничего. Что такое 30 миллионов французов? – Это три Москвы.
Корр.: А остальные?
Н.З.: Иммигранты. Почему эта антисемейная идеология так пышно расцвела?... Может быть, потому что во Франции много сексуальных меньшинств. Мэр города Парижа – гомосексуалист. Недавно он выразил желание построить самый большой музей гомосексуализма в мире, был очень серьезно ранен – ему нанесли пять ножевых ран. Он выжил и приезжал в Москву ругать Юрия Лужкова за то, что Лужков не разрешил провести в Москве гей-парад. Хотя с какой стати он берет на себя смелость учить нашу власть? У парижского мэра довольно дома своих проблем. Вообще, мне непонятно: имея такое колоссальное количество проблем в своей стране, французы постоянно хотят навязать нам свою разрушительную систему
Корр.: Вернемся к родителям…
Н.З.: Отчаявшись найти правду и вернуть своих детей, родители нередко впадают в депрессию и даже накладывают на себя руки. Так было в семье моего друга, председателя ассоциации «Права семьи». У них отняли двух девочек. Сотрудники социальных служб заявили матери, что она не увидит детей до 18 лет. Что они еще сказали ей, мы не знаем, но когда ее муж Жерар вернулся с работы, возле двери стояли полицейская машина, скорая помощь и пожарники, а из дома как раз выносили труп жены, которая покончила с собой. И она такая не одна. В нашей ассоциации тоже были случаи родительских самоубийств.
Корр.: А почему газеты и журналы не пишут о столь вопиющих случаях?
Н.З.: Потому что это государственная политика. Журналисты боятся связываться с госструктурами, да и такой материал просто не пропустят.
Корр.: Как «не пропустят»? Разве во Франции есть цензура?
Н.З.: А как же?! Конечно, есть. Эту тему никто не обсуждает. То, что о «деле Маши» написали четыре крупные газеты, это чудо. Такого не бывает. «Наталья! Как тебе это удалось?»–спрашивали меня французские друзья. Но еще больше удивления у людей, знакомых с положением дел во Франции, вызывает то, что публикации были в мою пользу. Вероятно, сыграло роль, что я не француженка, а русская, и Россия активно заступалась за Машу, Поэтому совсем замалчивать или извращать нашу историю уже было нельзя.
Корр.: Когда суд выносит решение отобрать ребенка, что могут сделать родители, не согласные с этим решением?
Н.З.: Они могут подать апелляцию. Я, например, в течение 9 лет каждый раз подавала апелляцию, когда суд продлевал пребывание Маши в приемной семье еще на год. И всегда безрезультатно! Вообще, апелляционный суд, защищая честь мундира, как правило, поддерживает решение суда по детским делам. Дальше единственный путь – это кассационная жалоба, после которой больше ничего нельзя предпринять. Разве что обратиться в Европейский суд. Но при кассационной жалобе дело рассматривается не по сути, а по форме: были ли нарушены статьи закона в принятом судебном решении? Я подала однажды кассационную жалобу, которая стоит безумных денег. Только первая защита ????? кассационной жалобы стоит около трех тысяч долларов. А потом, если дело принимается к рассмотрению, это стоит еще больше. Но тут есть вот какая опасность. Если суд решит, что ты твоя жалоба незаконна, тебя могут наказать огромным штрафом за то, что ты посмел усомниться в правильности решения нижестоящей инстанции. Поэтому большинство французов боятся подавать кассационные жалобы. В общем, получается замкнутый круг. Идти больше некуда, и тебе остается только жить с этим ужасом в сытой, цивилизованной, веселой стране, где государство методично уничтожает нормальные семьи, калечит психику детей и доводит до самоубийства родителей. Никогда не забуду ответ Президента Ширака Путину. Мне это тем более странно, потому что его собственная, Ширака, дочка дважды предпринимала попытку покончить с собой. И вторая попытка окончилась весьма плачевно. Выбросившись с четвертого этажа, она упала на спину, ударилась головой. Теперь она несчастная калека, и, видя каждый день такую дочь и сострадая ее горю, господин Ширак тем не менее заявил, что «права мадам Захаровой соблюдены», поскольку я вижу Машу раз в месяц по сорок пять минут
Корр.: В присутствии надзирателя…
Н.З.: Двух! Одна надзирательница для матери, другая – для дочери. Причем если ты пытаешься хоть как-то проявить нежность к ребенку, они чуть ли не физически на тебя набрасываются и запрещают ласкать ребенка, вопя о недопустимости захватнической, удушающей любви. Я была вынуждена сделать 4 жалобы в полицию на дикое, садистское поведение надсмотрщиц Асколи и Лефевр, которые намеренно провоцировали нас с Машей, чтобы показать, кто тут главный, а заодно и довести нас до слез.
Корр.: Зачем?
Н.З.: А чтобы потом психологам было над чем «работать». Ведь если у нас с Машей все хорошо, то они, выходит, не нужны. А как же тогда зарплата? Нет, нужно, чтобы у нас все было плохо. Тогда и судья сможет написать, как, например, написала судья Валентини 3 апреля 2006 года: «Сотрудники социальной службы настойчиво просят сохранить настоящее местонахождение Маши, принимая во внимание, что положение дел никак не изменилось с 1998 года и опасность для Маши все еще актуальна, а именно: патология матери и ее болезненное отношение к дочери Только лишь нынешнее местонахождение ребенка в приемной семье, отдаляющее от нее мать, может гарантировать Маше защиту, здоровье и нормальное развитие. Воспитательные меры до сих пор актуальны, посещение Машей психотерапевтических сеансов должно быть обязательно возобновлено. Все визиты матери отменены. Маша сможет общаться с ней лишь посредством писем».
Корр.: Вы сказали, что мэр Парижа – гомосексуалист. А среди сотрудников детских социальных служб и детского суда есть гомосексуалисты?
Н.З.: Я знаю, что бывший председатель апелляционного суда умер от СПИДа. Говорили, что он гомосексуалист. Французское телевидение часто показывает фильмы о таких клубах, где люди меняются парами для занятий любовью. И, например, хозяйка одного из клубов с гордостью заявила, что ее клиенты – достойные люди: министры, судьи, адвокаты. Одна из судей, которая вела дело Маши, лесбиянка, и все об этом знают. А еще известно, что она практически спровоцировала попытку самоубийства одиннадцатилетнего ребенка.
Корр.: Каким образом?
Н.З.: Она отняла мальчика у семьи, несмотря на его протесты. Мальчик потерял десять килограммов веса, и после того, как судья приняла решение не возвращать его в семью, он хотел броситься с моста. Бабушка предотвратила его гибель и спрятала в Бельгии. За это ее посадили в тюрьму. Там ее не били, но оказывали на нее такое психологическое давление, что она, в конце концов, сдалась и рассказала, где ее внук. Его немедленно забрали, увезли и категорически запретили бабушке подходить к школе, чтобы хоть издали на него посмотреть. Однажды ей удалось подкараулить его где-то за углом, но ребенок в ужасе отшатнулся и сказал: «Пожалуйста, отойди! Я больше ничего не хочу. Я не хочу жить…» Это та же самая судья, Анн Валентини, которая уже пять лет истязает нас с Машей своими садистскими решениями.
(Окончание на стр. 32).
(Окончание, нач. на стр. 6).
Маша написала ей десятки писем, умоляя вернуть ее к маме, разрешить ей провести с мамой Новый год, Рождество. Судья обязана по закону прислушиваться к мнению ребенка, но даже Николя Саркози на посту министра внутренних дел не смог мне помочь. Ювенальная система, как метастазы, настолько расползлась по «организму» французского правосудия, что даже министр внутренних дел не смог помочь мне вернуть ребенка.
Корр.: Получается, что это такая ювенальная диктатура?
Н.З.: Я бы назвала это еще жестче – ювенальным терроризмом. Это самый настоящий террор. Беззаконие, агрессия, садизм–и, как правило, смерть. Если не физическая, то моральная. Ведь ребенок, проводящий столько времени в насильственной разлуке с родителями, теряет свою личность. Он не понимает, кто он. А этого и добиваются, потому что такими детьми легко управлять и делать из них зомби. Кстати, Николя Саркози пытался закрыть «Эколь Мажистратик», учебное заведение, выпускающее ювенальных судей. Про «Эколь» открыто говорили, что это рассадник троцкистов. Но Саркози не удалось его прикрыть. Однажды судья по детским делам ??? выпустила на Новый год, особо опасного уголовника. (Мою дочку, кстати, никогда не выпускали на Новый год, а уголовника выпустили). Воспользовавшись этим, он совершил новое преступление – убил целую семью. И когда Саркози сказал, что судья должна понести ответственность за свою чудовищную ошибку, вся пресса ополчилась против него, крича, что он душит свободу, пытается действовать сталинскими методами.
Корр.: Это что же получается? Судьи могут действовать абсолютно безнаказанно?
Н.З.: Да. Несколько лет назад была отменена статья закона о наказании судей. Теперь судьям нечего бояться. В самых вопиющих случаях, когда замалчивать взяточничество или произвол судьи уже не представляется возможным, его вызывают на специальное разбирательство???? в рамках все той же судебной корпорации. Но даже тогда никто не имеет права называть его фамилию. Он фигурирует под номером для того, чтобы секретарь, ведущий протокол, и полицейские, присутствующие при заседании, не могли узнать, кто этот человек, и информация о его правонарушениях не просочилась бы в общество. Судейская корпорация во Франции – очень закрытая система.
Корр.: А почему «Эколь Мажистратик» называют рассадником троцкизма?
Н.З.: Ни для кого не секрет, что премьер-министр Ширака Леонель Жеспен??? открыто заявлял о своих троцкистских убеждениях. А социалисты, которые в то время заправляли судебно-административной системой были ближайшими соратниками Жеспена и всячески поддерживали его идеологию. «Эколь Мажистратик»–кузница ювенальных кадров. А французская система «защиты детских прав» последовательно проводит троцкистскую политику огосударствления детей и разрушения остатков христианской нравственности. Дети часто передаются на воспитание весьма сомнительным элементам. Судей по детским делам нисколько не волнует распространение гомосексуализма или курение подростками конопли. Не волнует их и учеба детей. Когда ребенок находится в приюте, он может не посещать школу. Тот же самый Делануи ??? (кто такой?) предлагал вообще переделать школы в интернаты, чтобы дети, даже не изъятые из семьи, виделись с родителями только по выходным. Дескать, таким образом будет формироваться личностная самостоятельность. Неотроцкисты используют любую возможность, любой предлог для дальнейшего разрушения института семьи. Возьмите даже, как носят во Франции младенцев! Их сажают в «кенгуру» лицом не к себе, а к улице. Младенец, который еще не в состоянии воспринимать мир и, наоборот, остро нуждается в маме с папой, уже отвернут от родителей. А знаменитые французские психиатры пишут в крупнейших журналах, что мать не должна кормить грудью, поскольку иначе у нее возникает захватническая, удушающая любовь к ребенку. Кстати, это все во Франции уже давно было, во времена французской революции, которую, как мы теперь знаем, произвели масоны и которая тоже ставила своей целью уничтожение семьи и религии. Марию-Антуанетту перед гильотиной обвиняли во все той же пресловутой «захватнической» любви к своим детям. Так что во Франции это уже вековые традиции. А вот одно из последних нововведений. В 2006 году министр по делам семьи Филипп Басс издал закон, что теперь сотрудники социальных служб должны навещать недостаточно, по их мнению, обеспеченные семьи, которые ждут ребенка, и давать свое заключение: есть ли условия для воспитания будущего ребенка, какова моральная характеристика на будущих родителей. Причем наведываться они должны несколько раз за время беременности, «отслеживая ситуацию».
Корр.: А люди не могут их не пустить?
Н.З.: Нет, потому что сотрудники социальных служб представляют государство. И вступая с ними в конфликт, ты вступаешь в конфликт с государством.
Корр.: А если сотрудники сочтут, что семья «неблагополучная»?
Н.З.: Ребенка отнимут сразу же после рождения. Причем еще иезуитски скажут, что желают вам добра. «Мы же для Вас стараемся! Поднимете свое материальное благосостояние–мы вам тут же ребеночка отдадим! Мы знаем, что для Вас лучше!» Сколько раз судья Валентини повторяла, общаясь со мной: « Здесь я решаю! Я знаю, как Маше лучше!» А какой тут простор для беспредела! Представьте себе, к паре, ждущей ребенка, приходит, сотрудница такой службы. У них чисто, красиво. А ее зависть берет, что у нее ничего подобного нет. В ювенальных службах сплошь и рядом работают женщины одинокие, бездетные, озлобленные на весь мир. И вот такая женщина чувствует свою маленькую, но страшную власть. Она знает, что может разрушить счастье семейной пары, и пишет негативный рапорт… А поскольку она сотрудник государственной службы, то ей не верить не могут… Все, судьба супругов и их будущего ребенка отныне решена. Это тоталитаризм безо всяких кавычек, без малейшего преувеличения!
Корр.: Да… По сравнению с этим даже сталинское время кажется довольно демократичным. У меня к Вам еще вопрос по поводу подростковой преступности. Сторонники ювенальной юстиции убеждают общество и власть, что необходимо закрыть колонии, отказаться от репрессивного подхода и заниматься «реабилитацией». Якобы это поможет снизить преступность. Насколько эти подходы доказали свою эффективность по Франции?
Н.З.: Во Франции в чести слово «толерантность». К чему она привела, мы видели, когда подростки, взращенные на принципах приоритетности прав ребенка, жгли школы, больницы и даже полицейские участки. Они были вызваны в Елисейский дворец, и господин Ширак спрашивал их, в чем же дело, чего им не хватает для полного счастья. Все преступники, которые были пойманы на месте поджогов, были на следующий день отпущены. Вот Вам воплощение в жизнь истинных принципов ювенальной юстиции. Ни в чем неповинных родителей сажают, терроризируют, а несовершеннолетних бандитов и хулиганов поощряют к дальнейшим преступлениям. Мне дали три года тюрьмы по обвинению, нелепость которого была очевидна даже для умственно отсталых. А эти банды, представляющие реальную, страшную угрозу для общества, той же самой судьей были отпущены. Такое впечатление, что во Франции все уже поставлено с ног на голову.
Корр.: Какова сейчас ситуация с Машей?
Н.З.: Французская юстиция села в большую лужу. Мой бывший муж недавно признался, что он манипулировал судьями и клеветал на меня. Получается, что какой-то там господин Уари смог обвести вокруг пальца такое множество судей – человек тридцать?! Что они теперь мне могут ответить? Параноидального термина «удушающая любовь», который преследовал меня девять лет, они теперь не употребляют. Он куда-то испарился. Машу выпустили из приемной семьи и отдали… отцу. Почему не мне, когда в первом постановлении суда, вынесенном после нашего развода, было решено отдать ребенка матери? А потому, что никто из них не может честно признаться: «Да, мы ошиблись. Мы совершили преступление. Мы девять лет мучили Вас и ребенка, потому что у нас такая идеология». Для них сделать такое признание – это все равно, что самим себе отрубить голову. Поэтому они предпочитают отдать Машу отцу, который ее избивал и доводил до состояния комы. А я не могу ее даже пригласить в Москву на каникулы!
Корр.: Мы очень надеемся, что эта страшная история будет все же иметь счастливый конец. От всей души желаем, чтобы Машу наконец-то к Вам выпустили. И очень хотелось бы услышать Ваши пожелания нашим родителям и чиновникам, которые, слава Богу, еще не приняли окончательного решения ввести в России ювенальную юстицию.
Н.З.: Зная русский характер, я уверена, что введение ювенальной юстиции приведет к крови. Сильно сомневаюсь, что нормальные родители впустят кого-то в дом и тихо, без сопротивления позволят забрать ребенка. У нас другой менталитет. В России мать и отец еще очень много значат. Поэтому, на мой взгляд, люди, продвигающие ювенальную юстицию в России, должны ясно сказать, что именно они хотят узаконить. Не рассуждать о размыто понимаемых интересах ребенка, которые можно будет потом, как во Франции, трактовать, как кому в голову взбредет, а конкретно, по пунктам объяснить, что означают интересы ребенка в современном обществе, какие тут есть опасности, чем наша ювенальная юстиция будет отличаться от западной. А потом надо вынести этот вопрос на всенародное обсуждение, провести референдум. Пусть каждый родитель выскажется по этому вопросу. А если обманным путем навязать России систему, которая будет на якобы законных основаниях разрушать семьи, похищать детей и потакать преступникам, это приведет только к взрыву негодования.
Интервью взяла Татьяна ШИШОВА, вице-президент Фонда социальной и психологической помощи семьи и ребенку, участница IV рождественских чтений в Магадане. |
