|
 |
|
| |
|
(Продолжение. Нач. в № 29)
– Там живет мой отец в частном доме, с мачехой. Он тебя примет … Я ему рассказывал про тебя. Кстати, он работает здесь, в аэропорту, техником. А послезавтра у меня выходной и к обеду со своим тестем заеду за тобой на машине.
У меня была своя кровать в четырехместном номере с чистыми простынями и раковиной на входе, таковы почти стандартные условия во всех профилакториях Союза, что еще нужно молодому и неженатому. Проснулся, когда солнце стояло высоко и разливало свое не по северному щедрое тепло на все, что двигалось или стояло в ожидании человека, создающего бесполезную суету движения, затрачивая свою и природную энергию.
Выйдя на перрон перед вокзалом, осмотрелся, позавтракал почти в обед, и неспеша пошел в направлении полосы, над прогретым асфальтом которой струились видимые изогнутые потоки теплого воздуха, поднимающегося вверх. Подойдя к полосе, остановился в ожидании снижающегося по глиссаде самолета.
Красив и могуч полет самолета Ту- 104, когда почти из точки на входе в глиссаду превращается с течением времени в завораживающую махину с размахом крыльев, захватывающих всю полосу по ширине. И стоя с краю, возникает чувство сомнения, а не снесет ли он тебя, пробегая мимо с ревом и гулом, сотрясая все вокруг.
И пока самолет после посадки скрывается на другом конце полосы, бегу через нее, пытаясь не дышать в мареве сгоревшего керосина. Судя по всему здесь к этому привыкли, и все работники порта, живущие за полосой, в день, как минимум, пересекают ее дважды в сутки: на работу и с работы. Пройдя половину боковой полосы безопасности, так и не увидел поселка, пока не подошел к самому краю небольшого спуска, сплошь поросшего плодово-ягодными деревьями. В их густой зелени и терялись невысокие частные дома, спасаясь от рева взлетающих и приземляющихся самолетов.
С Томом судьба свела нас в одной авиационной эскадре в Бугурусланском летном училище – двухъярусные кровати стояли рядом. И особенно близко - после зимнего наряда в караул. А зимы в Оренбуржье бывают довольно суровыми и вьюжными. Стоянки самолетов располагались на возвышенном месте, как и сама полоса, и хочешь не хочешь, а отстоять свои восемь часов на продуваемых со всех сторон стоянках, охраняя самолеты, на которых по весне и начнем летать, твоя святая обязанность
Можно понять, когда молодой организм находится в теплой казарме, калорий, получаемых в столовой, едва хватает. Но стоит этот организм выставить в караул на холод и вьюгу и уже через час в желудке ощущается жуткий вакуум. И вот в одну из таких зимних ночей, когда ветер поднимает с земли неподъёмные вещи и бросает их в редких прохожих, а «кишка кишке рапорт пишет», заглянул я на кухню к своим, таким же курсантам, выделить что-либо из еды. Ответили:
– Вон, видишь, говяжьи туши еще не растаяли, а от кладовки баба Шура ключи с собой унесла в Александровку.
Ходил возле туши и прикидывал: ну какая разница между оленем и коровой: олень ест ягель, а корова траву. Ведь на Севере все, от мала до велика едят строганину. И сам я там ел в детстве и ничего. Жив и здоров. Попросил топор, оттяпал шмат мяса, к нему добавили ребята две булки хлеба, луковицы, соль и разведенную уксусную кислоту. Всё это принес в караулку и разложил на столе. Перочинным ножом нарезал лук, в блюдце налил разведенного уксуса и только потом нарезал стружками слегка отошедшее от мороза мясо. Укрытые шинелями курсанты, с любопытством наблюдали с лежаков за моими приготовлениями. Когда все было готово, я, усевшись на табурет, взял ломоть сырого мяса, макнул в разведенную кислоту, посыпал солью, отправил в рот и вдогонку солидный кусок лука с черным хлебом. Стал с аппетитом жевать…
Вкус мяса, конечно, отличался от оленьего, но есть можно…
Первыми распробовали деликатес наши русские парни и со вкусом уничтожали так необычно приготовленное мясо. Лишь Том лежал и морщился на досках. Но когда увидел, что мясо идет к концу, а голод не тетка, подскочил, схватил последний кусочек мяса, обвалял его в соли, макнул в уже кровавую эссенцию и с хлебом, большим куском лука затолкал в рот. Надо было видеть, с каким отвращением он начал жевать это мясо. Но чем больше он жевал, тем быстрее исчезала гримаса неудовольствия. Он проглотил, взор устремился на стол в поисках мяса, но увы… А аппетит только разыгрался, и желудок требовал новой порции.
– Послушай, – обратился он ко мне. – Я принесу сейчас мяса, ты сделаешь точно такое же?
Я посмотрел на его худое лицо: «Конечно, сделаю. Беги на кухню, там наши ребята».
Через пятнадцать минут я строгал стружками мясо. Том поглощал его и учил есть строганину прибывших из наряда околевших ребят...
Подошел к одному из домиков, во дворе которого возится с курами седенькая сгорбленная трудами и временем маленькая старушка во всем черном. Ласковая собачонка подбежала и завиляла хвостом. Через забор спросил, где живет Томашвили. Она приставила ладошку к глазам, посмотрела пристально на меня, подошла к калитке и молча рукой показала на дом, стоящий в зелени листвы, ничем не выделявшийся на фоне других домов, разве свежевыкрашенными деревянными воротами.
Дом располагался в некотором удалении от калитки, в глубине сада, к которому вела узенькая дорожка из красных кирпичей. С левой стороны, посередине между калиткой и домом, стояла островерхая маленькая летняя кухня с раскрытой настежь дверью. Судя по звукам, доносившимся оттуда, хозяин занимался ремонтными работами. Прямо напротив кухни стояла маленькая будка для собаки. Весь двор сверху был укутан виноградником, гроздья его обильно свисали сквозь металлический решетчатый настил. А сам воздух пропитан и насыщен пряностью и ароматом, источаемыми деревьями и растениями. Эти запахи и ароматы источала и книжка, прочитанная в далеком уже детстве. Там, на севере, лежа в постели под многодневное завывание пурги, закутавшись в теплое одеяло, сознание реально воспринимало происходящее. И лишь керосиновая лампа, подвешенная в изголовье, освещающая волшебные страницы потрепанной книжки «Тысячи и одной ночи», да завывание ветра соединяли с действительностью необыкновенно тонкой, вибрирующей нитью...
Собака, почуяв посторонний запах, выскочила из будки и, загремев цепью, залилась звонким лаем. Хозяин крикнул из кухни что-то по-грузински, видно окорачивая ее, но она только больше распалилась, словно призывая хозяина на помощь. Появился хозяин. Еще физически крепкий мужчина высокого роста, с натруженными руками и развернутыми плечами. На крепкой шее держалась голова с проседью с крупными чертами лица. Он подошел к калитке, спокойно и внимательно посмотрел на меня так, что я растерялся на некоторое время и лишь необходимость заставила открыть рот.
– Здравствуйте. Я из Магадана, приехал навестить однокашника…
А он все также молча и внимательно смотрел на меня, словно прикидывая, стоит ли впускать в дом и что принесет этот человек: добро или зло. И лишь спустя некоторое время, произнес:
– А… Ты тот, кто научил моего сына есть сырое мясо. Постоял, подумал, открыл калитку и пропустил меня во двор, сторонясь прохода. Собака сразу замолкла и нырнула в будку, видно решив, пусть теперь хозяин решает проблему. Мы же прошли под навес из винограда и уселись за маленький столик на врытую в землю скамейку.
Хозяин позвал хозяйку. Она явилась вся в черном, невысокая, с черной же косынкой на голове. Молча подала на стол, не ответив на мое приветствие, удалилась. Хозяин, успокаивая меня, произнес в никуда:
– Не обращай внимания. Родственник у нее умер. Пока перекуси, сейчас придет мой шурин, тогда и поужинаем, – и ушел в летнюю кухню. С удовольствием ем сулугуни и запиваю мацони...
Из дома вышла молчаливая хозяйка с эмалированным тазом и неспешно прошла в сад. Наклонилась над грядкой и стала рвать какую-то невысокую сочную траву. Набрав тазик с верхом, поставила на стол, промыла на два раза водой из бочки и принялась мять ее двумя руками прямо в тазу. От нечего делать стал с интересом наблюдать за размеренными движениями проворных рук. Зелень постепенно превратилась в толстую темно-зеленую лепешку однородной массы, которую она стала поднимать и бросать о днище таза.
– Гамарджоби, – открылась калитка и внутрь вошел, скорее ввалился, чуть ниже среднего роста полноватый грузин в белой рубашке с распахнутым воротом. Его волосы коротко стриженые искрились сединой, лицо полноватое с глазами темными и настороженными той постоянной готовностью, появлявшейся у людей, прошедших академию сталинских лагерей. Но, может, я просто ошибался и мой детский опыт общения с такими людьми здесь, вдали от Колымы, давал ошибку? Хозяин ответил тоже по-грузински и они долго о чём-то говорили, поглядывая на меня. Только слова «Магадан», «Колыма», не переводимые на их язык, улавливались моим слухом, и я понимал, разговор идет обо мне.
(Продолжение следует) |
