|
 |
|
| |
|
Дорогие друзья!
Пензенские Тарханы – и колыбель, и усыпальница поэта, которому 15 октября 200 лет.
Еще есть время посвятить ему литературную страницу.
***
Юрий Кузнецов-Арбеков, писатель, член правления Пензенской организации СП России, автор более 30 книг для взрослых и детей (проза, поэзия, драматургия), лауреат им. Карпинского
ПЕРВАЯ САБЛЯ
ИЗ РАССКАЗОВ О ТАРХАНАХ (ЗИМА 1816 Г.)
15 ОКТЯБРЯ – 200 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
— Вставай, вставай, сынок! — сквозь сон донёсся голос матери. — Отец сердиться будет.
Андрей подумал, что тятька не только сердиться — и вожжами может огреть по спине, вскочил с лавки, наскоро оделся и выбежал во двор. Было ещё темно, морозно, однако батюшка и старший брат уже запрягали лошадь — предстояло ехать за дровами.
В дубовой роще на берегу речки Милорайки работали до обеда, когда показался управляющий и, увидев Андрея, подозвал его к себе.
— Собирайся, барыня зовёт.
Подошёл отец, спросил настороженно:
— Которая из двух?
В Тарханах было без малого шестьсот душ мужского пола и все они принадлежали старшей барыне — Елизавете Алексеевне. Но перед свадьбой, как часть приданого, она записала на дочь 16 душ, в том числе семью Соколовых. Трудились они как все: три дня на хозяев, три дня на себя, воскресенье на Бога, но свою личную прислугу Мария Михайловна набирала из этих шестнадцати.
— Младшая, — ответил староста.
— Не в рекруты?
— Барыне виднее, — коротко ответил управляющий.— Садись, парень!
Тревога отца объяснялась просто: Андрею было двадцать лет, он ещё не женат, таких как раз и верстали в солдаты.
— С нашей семьи уже был ополченец…
— Там разберутся.
Андрей слушал старших с двояким чувством. В рекруты идти было и страшновато, и заманчиво одновременно. На войне порой и убивают, но не всех же, а те, кто приходят на побывку, нахвалиться не могут. Младший брат отца всю Европу прошёл вплоть до Франции, такие чудеса видел, какие в родных Тарханах отродясь не увидишь...
До барской усадьбы доехали молча.
— Отряхнись хорошенько, говори, что спросят, носом не шмыгай! — наказал управляющий и повёл приезжего внутрь.
Вот где заробел Андрей Соколов. Горница была величиною с крестьянский двор, с высоченного потолка свисала золочёная лампа с потушенными свечами, на стенах иконы не иконы — лица в тёмных рамках: генералы, барыни... На всякий случай Андрей перекрестился — вдруг святые, которых он не знает?
Раздался женский смех. Он увидел Марию Михайловну и низко поклонился ей.
— Оробел?
— Оробел, барыня.
— Ну, ничего... Ты, говорят, парень толковый, сообразишь, что к чему.
Юная хозяйка встала с кресла, обошла парня кругом…
— Здоров?
— Слава Богу, барыня.
— Барчука видел? Сына моего?
— Издали, — признался Андрей.
— Как зовут, помнишь?
— Михайло...
— Мишель мы его называем — по-французски…
Мария Михайловна закашлялась: её сегодня опять донимала хворь.
— Зачем позвала, знаешь?
Андрей молча пожал плечами.
— Отец боится, что в рекруты заберут, — с усмешкой подал голос староста.
Хозяйка пытливо посмотрела на парня.
— А ты?.. Боишься или нет?
Соколов горделиво выпрямился.
— Чему бывать, того не миновать, барыня. Дядька мой служил — да с медалью из Европы вернулся!
Она усмехнулась: по душе пришлась отвага юноши.
— Знаю дядьку твоего, знаю… — И решительно махнула рукой. — Вот и ты будешь Дядькой — сыну моему!
В это время дверь отворилась — вошла старшая барыня, хозяйка Тархан. Она сурово нахмурилась, увидев Андрея.
— А моложе не могла найти?! — спросила дочь Елизавета Алексеевна. — Ему самому ещё в игрушки играть.
— Пардон, мадам! — воскликнула младшая и что-то сказала не по-русски.
— Твой сын, а мой внук! — сурово возразила мать и поглядела на Андрея так, что у него спина похолодела. — Если хоть волос упадёт с головы мальчонки, не посмотрю, кто чей холоп — запорю на конюшне!!!
И величаво вышла — суровая, но удивительно прелестная в своей надменности. «В сорок лет деревенские бабы уже старухами кажутся, а барыню и годы не берут!» — удивился Андрей.
После встречи с хозяйками всё пошло колесом. Молодого Дядьку отвели в баню, переодели во всё чистое, указали место, где будет спать — через стенку от детской, рассказали, что делать должен.
— Няньки, кормилицы — эти есть у барчука, твоё дело — гулять с ним, в игры играть, а главное — глаз с него не спускать! — сказала дородная баба-ключница, которая поглядывала на парня пристально и тепло: у самой росла дочка на выданье. — Малец хворый, не дай Бог простудить его!
После этого Дядьку отвели к молодой барыне. Мария Михайловна сидела в большом зале, играла на огромном инструменте с длинными рядами белых и чёрных клавиш. Её тонкие пальцы бегали по ним налево и направо, из открытой внутренности инструмента вырывались удивительные звуки — не похожие на те, что доносятся из гармошки, непонятные, не в лад, но отчего-то очень волнующие.
Пока она играла, он пригляделся к ней поближе. Барыня была ровесницей Андрея. Изумительно красивая юная дама с огромными карими глазами и печальным взглядом, она, в отличие от матери, вызывала в нём не восхищение — жалость. От глаз молодого здорового крестьянина не могла укрыться бледность её лица, шеи, изящных пальцев. В деревне тоже бывали хворые, про них обычно говорили: краше в гроб кладут…
В эту минуту дверь отворилась, вошла нянька — молодая девка, кровь с молоком.
— Простите, барыня… Без вас не ложится…
— Ну зови!
Вбежал барчук: двухлетний малыш в ночной сорочке. Его любопытные карие глаза тут же заметили нового человека, но бросился ребёнок к матери, прижался к её ногам.
— О нет, мон шер! — укоризненно сказала мать и кивнула на Андрея. — Сначала надо поздороваться.
Малыш в упор поглядел на Андрея и, выпрямившись, кивнул — по-армейски, как учили.
— С сегодняшнего дня это твой камердинер, Дядька, старший друг… Вы будете с ним гулять… Кись кисе?
Ребёнок шепнул ей что-то — понял.
— Ну тогда — садись.
Мишель забрался к ней на колени и затаился, слушая музыку. Мать стала напевать — непонятное, не по-русски, но так, что слёзы наворачивались на глазах у всех, кто её слушал…
На следующий день Андрей увидел отца своего подопечного. Юрий Петрович был хмур, молча выслушал известие о камердинере своего сына, поговорил с женой по-французски и только потом повернулся к Соколову.
— Ну что, брат? Понравилось здесь? Всем доволен?
Андрей пожал плечами, но ответить не посмел…
— Молчишь? Это хорошо. Не каждый деревенский парень любит работу в имении. Она развращает. За плугом ходить не в пример тяжелее, но — свободнее! Ведь так?
— Так, барин, — ответил Андрей и вздохнул: не мог дождаться, когда придёт весна и можно будет выйти в поле…
— В имении соблазнов больше, сплетен, интриг… Если станешь здесь своим человеком, хозяйке сможешь вовремя шепнуть словечко — хорошо заживёшь!
Снова промолчал Андрей, не понял барина. Если хвалит эту жизнь, то почему в глазах насмешка? Но Юрий Петрович сменил разговор.
— Грамоте разумеешь?
— Нет, барин, — честно признался Соколов.
— Это плохо. Нашему сыну нужен не просто слуга — подай-принеси, но старший друг, Дядька. А какой же бы ты Дядька, если двух слов связать не можешь?!
Он снова поговорил с женой
на
иностранном, она кивнула в ответ и сказала Андрею по-русски:
— Скоро мы начнём нанимать учителей Мишелю, так ты, голубчик, бывай на всех уроках и запоминай. Хороший камердинер — не только тот, кто чемоданы носит за барином, но и мудрый советчик в его делах, секретарь, финансист…
После завтрака ребёнка одели и отправили гулять. У крыльца их поджидали детские санки с яркими полозьями, красиво изогнутыми впереди.
— Дадите мне руку, барин? — спросил Андрей ребёнка.
Мишель вскинул на Дядьку свои пытливые глаза и осторожно, с опаской подал ручонки. Андрей подсадил его, укутал тулупчиком и, упираясь в санки сзади, повёз. Сначала они проехались по накатанным дорожкам возле дому, потом свернули в липовую аллею… День был чудесный, яркий! Рядом манил заснеженный пруд, залитый солнцем от края до края....
— Прокатимся, барин?
Андрей повернул санки и покатил их по зимней глади пруда, всё ускоряя и ускоряя ход… Белые деревья на берегу бежали так споро, что Мишель визжал от восторга, а юный Дядька, не чуя ног, мчался с солнцем наперегонки!
Они летели пулей по замёрзшей воде и не видели, что много глаз с тревогой наблюдают за ними из окон барской усадьбы.
…У крыльца их уже ждали. Няньки с гневом выхватили из санок барчонка и унесли его в дом, Елизавета Алексеевна была розовой от гнева.
— Тебе кто велел возить ребёнка на пруд?! — набросилась она на Дядьку. — Ты нарочно это сделал?!.. На конюшне давно не был?!
К счастью, зашла Мария Михайловна и уняла гнев матери.
— Я тоже видела в окно… Не помню, когда последний раз Мишель был так счастлив, как сегодня.
Они снова схватились, говорили не по-русски, но младшая, похоже, одолела. Андрей был прощён — и приобрёл в этот день двух надёжных друзей — молодую барыню и её сына. Мишель признал своего Дядьку!
А потом пришла весна, поднялась молодая крапива, и не было лучшей забавы для малыша, чем рубить её саблями, которые умело вырезал Андрей из веток осины, липы, клёна. Первая сабелька была мала, не очень изящна, но ребёнок так полюбил её, что готов был в постель брать с собой, если б позволили.
— Воякой будет! — одобрил отец.
Бабушка развела руками:
— Есть в кого, сударь. Мой брат, Александр Алексеевич Столыпин, был в двадцать лет адъютантом самого Суворова! Да-с!
…Специально для игр с барчуком из села звали его сверстников — крестьянских детей, иногда приезжали соседские помещики с детьми, и сабель требовалось всё больше.
Мишель везде был главным: воеводой, полковником, атаманом — бились ли с псами-рыцарями или с французами при Бородино, или грабили богатых купцов… Дядька был его ординарцем, оруженосцем, товарищем, строго следил за тем, чтобы страдала одна лишь крапива — ни в коем случае не сами вояки, мирил их и вытирал носы…
Так продолжалось до новой зимы, когда, почти без жалоб, печально и тихо угасла Мария Михайловна… А в начале марта, окончательно поссорившись с тёщей, уехал в Кропотово молодой вдовец Юрий Петрович. И хотя главной опорой трёхлетнему Мишелю стала бабушка его Елизавета Алексеевна, Дядька Андрей Соколов невольно заменил отца.
Юрий АРБЕКОВ. |
