Главная > Духовное поле > ПАСТЫРИ ДОБРЫЕ

ПАСТЫРИ ДОБРЫЕ

21-05-2009, 10:00. Разместил: redaktor

Отец Патриарха отбывал заключение на Колыме
На формирование личности каждого человека влияет множество факторов. И одним из определяющих является, конечно же, та обстановка, в которой прошли детские годы. Если обратиться к детству любого человека, можно многое понять в его последующей судьбе. Ведь именно детство закладывает фундамент, на котором в дальнейшем строится здание жизни.

Детство Святейшего Патриарха Кирилла прошло в благочестивой се¬мье. Отцом будущего Первосвятителя был протоиерей Михаил Гундяев. Его дедушка, Василий Степанович Гундя¬ев, тоже был священнослужителем. В их жизни отразились перипетии труд¬ного XX века, в том числе и трагичес¬кие события в жизни Русской Право¬славной Церкви.
Родился Михаил Васильевич Гун¬дяев в городе Лукоянове Арзамасско¬го уезда Нижегородской губернии в благочестивой православной семье.
С ранних лет будущий отец Миха¬ил связал свою жизнь с Церковью. Еще школьником он в трудные послерево¬люционные годы нес послушание ипо¬диакона у епископа Лукояновского, викария Нижегородской епархии.
По окончании средней школы по¬ступил на Высшие богословские кур¬сы в Ленинграде.
После разгона курсов М. В. Гундя¬ев, отслужив в армии и получив свет¬ское техническое образование, трудил¬ся на одном из ленинградских оборон¬ных предприятий. В1934 году будущий пастырь был репрессирован за свои религиозные убеждения и отправлен на Колыму.
Арест произошел за несколько дней до свадьбы Михаила Гундяева. Он познакомился со своей будущей суп¬ругой Раисой Владимировной Кучиной в храме Киевского подворья, где де¬вушка, в то время студентка Института иностранных языков, тоже пела в цер¬ковном хоре. Молодые люди полюби¬ли друг друга и решили вступить в брак. Однажды, возвращаясь со своей из¬бранницей после концерта в филармо¬нии, где исполнялись «Страсти» Баха, Михаил Гундяев сказал: «Знаешь, ког¬да я слушал музыку, мне вдруг явствен¬но представилось, что меня идут арес¬товывать». Эти слова очень удивили его спутницу: «Какой может быть арест, когда мы с тобой собираемся венчать¬ся и свадьба уже назначена?» Прово¬див невесту, Михаил Гундяев пошел к дому, где снимал комнату, и увидел здесь черную «эмку», стоявшую у во¬рот. Это был дурной знак, смысл кото¬рого в эпоху массовых арестов и ре-прессий все хорошо понимали. И вне¬запно он осознал: это пришли за ним, Михаил Гундяев не ошибся. Подняв¬шись на свой этаж, увидел распахну¬тую дверь, а в глубине квартиры - со¬трудников НКВД и понятых. После по¬явления хозяина дома приступили к обыску. Вот тогда и были найдены кон¬спекты лекций по богословским дис¬циплинам.
Будучи человеком одаренным и энергичным, Михаил Гундяев органи¬зовал в местах заключения учебный комбинат, где сам преподавал ряд тех¬нических дисциплин. Лагерное началь¬ство настолько ценило его, что ему даже было предложено после осво-бождения и женитьбы продолжить на¬чатую работу уже в качестве вольно¬наемного. Поразмыслив, Михаил так и собирался сделать: возвратиться в эти края с молодой женой и пожить здесь еще некоторое время, чтобы хоть не¬много поправить свое бедственное материальное положение.
Е
го освободили в канун 1937 года. После новогодних праздников Михаил явился в лагерную администрацию подписать договор, предусматривав¬ший его возвращение на Колыму. И здесь произошло чудо, спасшее жизнь ему и его будущей семье. Женщина, которая сидела в конторе гулаговского «Дальстроя», выслушав его, повела себя совершенно непонятным обра¬зом. Лицо ее сделалось сердитым, и она полушепотом приказала посетите¬лю немедленно отсюда уходить и боль¬ше никогда здесь не появляться. Вче¬рашний зэк вышел из конторы совер¬шенно обескураженный, а буквально через неделю по всему ГУЛАГу прокатились массовые репрессии. И если бы он подписал договор, как намеревал¬ся, то наверняка поехал бы в Магадан не в качестве вольнонаемного работ¬ника, а как заключенный. Потому что именно в это время вольнонаемные ГУЛАГа были переведены в разряд за¬ключенных, а среди заключенных про¬изведены массовые расстрелы.
В предвоенные годы Михаил Гун¬дяев трудился на ленинградских пред¬приятиях, пройдя путь от токаря до тех¬ника-технолога, конструктора и началь¬ника цеха. Начало войны застало его в должности главного механика на во¬енном заводе в Ленинграде. В дни бло¬кады он участвовал в сооружении обо¬ронных укреплений вокруг города. В 1943 году он был призван в действую¬щую армию, в рядах которой находил¬ся до конца Великой Отечественной войны. После демобилизации Михаил Васильевич продолжил работу по гражданской специальности.
В1947 году митрополитом Ленин¬градским и Новгородским Григорием он был рукоположен во иерея и назна¬чен штатным священником в церковь в честь Смоленской иконы Божией Матери, что на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге.
Чета Гундяевых была счастлива в своих чадах. Первенец, Николай, по¬явился на свет в 1940 году. Шестью годами позже родился второй сын - Володя, впоследствии принявший в монашестве имя Кирилл. Наконец, в 1949 году Бог благословил семейство третьим чадом - Еленой, сегодня воз¬главляющей Санкт-Петербургскую епархиальную церковно-богословскую детскую школу.
Отца Михаила хорошо знали и любили верующие жители Северной столицы. Его служение на приходах Ленинградской епархии неизменно со¬бирало большую паству. Скончался протоиерей Михаил Гундяев 13 октября 1974 года, будучи настоятелем Ни-кольского храма на Большой Охте.
В
одном из своих ранних интервью председатель Отдела внешних церков¬ных связей Московского Патриархата митрополит Смоленский и Калинин¬градский Кирилл, нынешний Первоиерарх Русской Православной Церкви, рассказал о своем дедушке, Василии Степановиче Гундяеве.
- Отец Василий был человеком незаурядным. Обладал от природы большими способностями, был физи¬чески очень сильным. Когда у него спрашивали, откуда эта физическая сила - роста он был небольшого, су¬хонький такой, но, что называется, жилистый, - то он всегда с улыбкой отвечал: «Сила не своя, а чисто роди¬тельская».
До революции дедушка трудился машинистом и механиком на Казанской железной дороге; по всей веро¬ятности, немало преуспел в профес¬сии, потому что водил литерные по¬езда. А литерными поездами тогда пользовались августейшая фамилия, министры и высшие чиновники госу¬дарства, всероссийски известные люди. Естественно, что вождение та¬ких поездов поручалось только очень ответственным машинистам с хоро¬шей трудовой биографией и хороши¬ми показателями. Василий Степано¬вич относился к числу именно таких. До революции его труд очень высоко вознаграждался - дед получал до 300 рублей в месяц. Если учесть, что ко¬рова стоила 25 целковых, то в пере¬счете выходило целое стадо. Он был богатым человеком, но семья жила скромно, в небольшом ведомствен¬ном доме при депо в городе Лукояно¬ве Нижегородской губернии. Летом выезжали в село Оброчное с детьми, там до сих пор сохранился небольшой деревянный домик, где проводили каникулы. Такой скромный образ жиз¬ни никак не соответствовал матери¬альным возможностям деда. Однаж¬ды я спросил его: «А где же все твои деньги-то? Как же это получилось, что ни до революции, ни после нее ты ничего не накопил?» Он ответил ко¬ротко и просто: «Все деньги я посы¬лал на Афон».
У него была семья - семь чело¬век детей, да потом взяли еще на вос¬питание девочку-сироту. И вот, имея такую большую семью, дед все-таки считал абсолютно необходимым боль¬шую часть своего жалования отправ¬лять в монастыри Святой горы. Со¬всем недавно, будучи в паломниче¬стве на Афоне и посещая монастырь Симона-Петра, я спросил у игумена, есть ли в обители записи на вечное поминовение начала XX века. Он ска¬зал, что есть. Я мысленно прикинул, в какие примерно годы дед мог посылать деньги - конечно, до войны 1914 года. И попросил: «Посмотрите в кни¬гах под 1913 годом русские имена». Буквально через несколько минут мне принесли этот синодик, нашли 1913 год, и я увидел записанной всю нашу семью. И когда совсем недавно на-стоятель монастыря Симона-Петра приезжал в Москву на чествование Святейшего Патриарха Алексия, то он об этом факте сказал в своем офи¬циальном выступлении на торже¬ственном приеме. Думаю, подобные записи есть и во всех других святогорских обителях. Когда я в следующий раз поеду на Афон, то обязательно поинтересуюсь - надеюсь, эти запи¬си хранятся по сию пору.
Дед воспитывал детей в строгих правилах, прививал им с детства лю¬бовь к молитве, к богослужению, вся семья его была глубоко религиозной. У деда были замечательные способ¬ности к управлению коллективом лю¬дей, он был очень сильным нефор¬мальным лидером и пользовался большим авторитетом в депо. Когда произошла революция, то очень мно¬гие спрашивали: «Как, Василий Сте¬панович, нужно себя вести? Как по¬ступать?» Дед по убеждениям был монархистом и выступал против рево¬люции, чем снискал большое уваже¬ние со стороны многих православных людей. Но вызывал и ненависть у тех, кто выступал с противоположной по-зиции.
Когда произошла революция. Ва¬силий Степанович встал на защиту Церкви. Он боролся против обновлен¬ческого раскола, который инспириро¬вала в церковной среде новая власть. Причем боролся замечательным об¬разом: вместе со своим братом Захарием они организовали свечное про¬изводство в Нижегородской области. А дед находился в близких отноше¬ниях с тогдашним Нижегородским митрополитом Сергием (Страгородским). будущим Патриархом, и очень ценил его. С ним координировал шаги, направленные на борьбу с об¬новленчеством. Хитроумный способ они тогда изобрели. Все старосты хра¬мов, которые приезжали за свечами на завод, неизбежно вступали в кон¬такт с моим дедом и его братом, ко¬торые пытались убедить представите¬лей общин прекратить раскол и при¬соединиться к истинной Церкви. И многих убеждали. А тем, кто оставал¬ся при своем мнении, свечей не да¬вали. В результате такого совмеще¬ния экономического и идеологическо¬го факторов за очень короткий срок абсолютное большинство приходов епархии вернулось в лоно каноничес¬кого Православия.Это стало известно в ГПУ. В местной газете была поме¬щена заказная статья «О фанатике-машинисте Гундяеве» - кстати, она у меня есть, ее мне привезли из Санкт-Петербургского государственного ар¬хива: кто-то случайно ее нашел, ра¬ботая с документами. После статьи дед был посажен в тюрьму. А затем отправлен на Соловки. Он был одним из первых соловецких узников. Любо¬пытно, что на Соловках пригодился его талант механика: там имелся по¬саженный на мель и совсем испорчен¬ный пароход, а регулярного собствен¬ного сообщения с материком не было. Дед отремонтировал технику, и паро¬ход стал использоваться для транс¬портных целей. Так Василий Степано¬вич нашел свое место на острове, к нему с большим уважением относи¬лись как к специалисту. Он поддер¬живал добрые отношения со всеми архиереями, которые в то время от¬бывали заключение на Соловках. И был членом знаменитого Соловецко¬го собора, который выработал пози¬цию Церкви по отношению к совет¬ской власти.
В
конце 20-х годов дед был отпу¬щен и примерно до 1931 года нахо¬дился на свободе. Эти годы он посвя¬тил борьбе за спасение женского мо¬настыря в городе Лукоянове. Ему уда¬валось отстоять его даже тогда, когда вообще все монастыри были либо за¬крыты, либо уничтожены. Чтобы защи¬тить храмы, он неоднократно ездил в Москву, даже встречался с Калини¬ным. Пораженный встречей с таким необычным ходоком, Калинин (хоро¬шее свидетельство о нравах, которые в то время имели место) пригласил деда к себе на ужин, с тем чтобы по¬говорить с заинтересовавшим его че¬ловеком. Особое впечатление на Ка¬линина произвела жизненная позиция Василия Степановича, который откро¬венно говорил о том, что происходит в стране. За столом присутствовали и другие люди, дед их не знал, но они, видимо, составляли круг единомыш¬ленников хозяина дома. В заключе¬ние беседы Калинин, обращаясь к своим товарищам, спросил: «Вам не напоминает позиция Василия Степа¬новича нашу позицию, когда мы бо¬ролись за свержение монархии? Вам не напоминает все это революцион¬ный порыв и подвиг революционера?» Те головами немножко покивали: мол, да, напоминает. А дед сказал: «Нет-нет, погодите, это все не так. Когда вы боролись и делали революцию, вы досыта кушали, а я голодаю. У вас были одежда и обувь, а у меня их нет. У вас был дом, а мне негде главу при¬клонить» . То есть он говорил о том, что защита интересов Церкви в то время была сопряжена не только с потерей социального статуса, но и с нищетой.
Дед собою, конечно, рисковал, но одновременно он рисковал и семьей. Когда его посадили в первый раз, то бабушка очень переживала момент ареста и сказала: «На кого же ты нас оставляешь? Мы же все тут погиб¬нем». А дед ответил: «Нет. Господь не даст вам умереть, потому что я иду в неволю за Него, буду страдать за Него». Бабушка была еще не раз в таком состоянии - мол, ты недавно из тюрьмы, и снова тебя отравляют туда же. Но он всегда говорил: «Бог вас не оставит». И действительно, однажды произошел совершенно поразитель¬ный случай - как раз во время голода в Поволжье. Об этом дед часто вспо¬минал и бабушка рассказывала. На¬ступил день, когда вся мука в доме закончилась. Испекли последние ка¬кие-то лепешечки, покушали напосле¬док, и бабушка сказала детям: «В доме нет больше ни единой крошки хлеба». Это означало голодную смерть. В то время умирали от голо¬да целыми семьями. С этими мысля¬ми легли спать. Вдруг ночью раздал¬ся сильный стук в окно. И крик: «Хо¬зяйка, принимай груз!» Бабушка вы¬скочила и видит: за дверью стоит ог¬ромный мешок; открыла его, а там - мука... И ни одного человека вокруг. Вот эта мука и спасла всю семью, а значит, дала возможность в дальней¬шем появиться на свет мне, моему брату, моей сестре. Такое было зна¬мение Божие в жизни нашего рода.
Дед снова сидел, потом находился в ссылках. Он прошел 46 тюрем и 7 ссылок.
О
тец мой принял священный сан в 1947 году. А примерно лет через десять после этого сан принял де¬душка. Он у нас в Ленинграде жил долго, потом вернулся к бабушке, там находился. А затем встал вопрос о принятии сана. Он сначала стал диа¬коном, потом священником. И все его служение проходило в Башкирии, в селе Уса-Степановка. Конечно, трудно было даже представить, как человек в таком преклонном возрас¬те, а ему в ту пору было около 80 лет, служил в церкви. Рассказывал, что он за 14 километров ходил причащать больных. Во времена хрущевских го¬нений возникла опасная ситуация, связанная с закрытием храма в селе Уса-Степановка. Я помню переписку по этому поводу деда с отцом - дед насмерть стоял, защищая храм. Дер¬жал его своей силой до последнего, и церковь тогда не была закрыта.
В конце 60-х годов дед стал слеп¬нуть и понял, что больше служить не сможет - просто опасно было совер¬шать литургию, ведь там священник имеет дело со Святыми Дарами. Тог¬да он собрался и поехал в Москву, к Патриарху Алексию I, который его очень ласково принял. Дед поведал ему о всей своей жизни. И сказал: «Ваше Святейшество, без Вашего личного согласия я не могу покинуть приход, потому что он будет закрыт. Никто там служить не станет». Дед получил благословение Патриарха, который напутствовал его словами: «Вы, отец Василий, и так всю свою жизнь посвятили Церкви Божией и сделали столько, сколько другому че¬ловеку не под силу. Живите спокой¬но, считайте, что вы совершили все, что могли. Можете возвратиться к себе домой, к своей семье». И дед уехал. Храм после этого закрыли.
Дедушка скончался 31 октября 1969 года. Я в том же году, 1 июня, получил священный сан, стал иеро¬монахом и вместе с братом совер¬шал отпевание дедушки в селе Ичалки, недалеко от села Оброчное. Те¬перь это Мордовия. Бабушка Прас¬ковья - она была на пять лет моло¬же деда - будто догнала его во вре¬мени: умерла также 31 октября и в возрасте своего покойного мужа в 1974 году.
(По материалам газеты
«Православная Москва»).

Вернуться назад