Главная > Духовное поле > Наталия Нарочницкая: «Продолжение России немыслимо без Православия»
Наталия Нарочницкая: «Продолжение России немыслимо без Православия»12-06-2008, 09:30. Разместил: redaktor |
|
С такой темой я сподобилась однажды выступить на семинаре, вернее большом конгрессе «Cultura Europae» в Памплоне, в университете Opus Dei. To, что я там говорила, шокировало аудиторию, но в кулуарах мне все либо целовали руку, либо жали руку, и католические священники раскланивались. Но в зале побоялись даже приветствовать, потому что, наверное, то, что я говорила, было неполиткорректным. Особенно их, наверное, потрясла моя фраза, я сказала: своей великой, еще христианской классической европейской культурой Европа обязана не прометеевскому духу Возрождения, который в итоге родил персонажей Золя, а кровавому поту Франциска Ассизского и слезам Блаженного Августина. Вот тому первому тысячелетию христианства, которое вы, либералы, презрительно называете сейчас «черным веком», а именно тогда и был выкован высокий христианский дух, который показал свои возможности, но был испорчен гордыней и человекобожием того прометеевского индивида, который и сейчас привел уже к вырождению даже либерализма в либертаризм. Конечно, России нужна модернизация. Кто же спорит? Но модернизация без той версии вестернизации, и тем более, дехристианизации, теперь уже с либеральной стороны, которая лишает нас смыслообразующего ядра самого побуждения к истории. В России уникальные явления происходят. Мы оттаяли от заморозки вот в этом атеистическом революционном проекте и затосковали по традиционным ценностям. Русская нация, русская, конечно, С Божией помощью, русский народ, который простил в очередной раз, и с помощью нашей Церкви общество само ощутило желание саморехристианизации. А либертарная циничная Европа смотрит на нас с удивлением, с той самой вольтерьянской гримасой, которая уже, собственно, и разделила Запад и Восток. Может быть, я скажу не совсем корректно с точки зрения богословия, но не столько схизма разделила латинский Запад и православный Восток, как цивилизации, а именно вот тот вольтерьянский хохот. Потому что и латинский Запад, и правоcлавный Восток дали свои формы и христианской духовности, и великой культуры, в которой еще метафизические ценности - вера, Отечество, честь, долг, любовь - были выше человеческой жизни. Это сейчас нам воинствующие либералы говорят: нет такой ценности, за которую стоит умирать. И что же, это значит, что отрицаются деяния мучеников за веру, тех, кто всходил на эшафот за те ценности? Это отрицание самого основания человеческой культуры, потому что готовность к самопожертвованию за великие высшие идеалы отличала человека от животного. Культура неразрывно связана с состоянием общества. Она и отражает его состояние, но и она же может быть мощным инструментом как разрушения, так и, наоборот, сопротивления злу. И вот наша задача, безусловно, сделать так, чтобы мы не утратили те самые религиозно-философские основы культуры, которые делают ее побуждением к историческому творчеству, к вечному выстаиванию в мировой борьбе между добром и злом. Именно таковой и сложилась христианская культура в свое время, прошедшая все стадии вырождения, стадию энтропии, и вот та импотенция культуры, которую фиксируют и на Западе, и у нас, той самой атеизированной и полностью дехристианизированой культуры, утратившей нравственное целеполагание. Она и проистекает оттого, что у современного индивида стерлась грань между добром и злом. А вот именно в этом треугольнике добро, зло, свободная воля, вместе с умением различать добро и зло, как Дар Святого Духа, и родили все богатство вот той прежней христианской культуры, в которой царь и раб были судимы по одним критериям. Которую человек осознавал как основу этой культуры, понимая, что земная жизнь - это испытание перед жизнью вечной. И поэтому важно, как ты ее прожил, чему служил, к чему стремился, на чем стоял. И отсюда в романтической высокой культуре герои Шиллера говорили: «честь дороже жизни». А Иван, крестьянский сын, в той же мировоззренческой раме говорил: «двум смертям не бывать, одной не миновать». И это была еще единая по своим нравственным целеполаганиям культура, чего нет уже в XX веке. К концу XX века Европа, по выражению Константина Леонтьева, «уже сама в себе уничтожала все великое, изящное и святое». Персонажи Золя, которых я уже упомянула, теснили уже героев Шиллера которых я уже упомянула. Последние плески романтизма в западноевропейской литературе были ее лебединой песнью - например, Сирано де Бержерак. Не реальный, реальный был другим, а именно тот, романтический, что у Эдмона Ростана. И вот тогда Россия уже не была частью той растущей новой цивилизации, выросшей из декартового рационализма, из протестантской этики мотивации к труду и богатству, из идейного багажа Французской революции! А революционная наша российская интеллигенция бросилась, конечно, догонять, но русское сознание по-своему выразило даже тступление от Бога. Если гетевский Фауст, как это отмечалось, по-моему, в какой-то лекции у Сергея Булгакова, выразил тип отступления апостасии западного человека, в своей гордыни не терпящего над собой никакого судии, этот скепсис, энтропию. В то же время карамазовский вызов Богу — это падение из-зa русской гордыни, которая отрицает милостивого Бога из-за того, что не желает смириться и понять грех и те несовершенства, которые наблюдает, забыв о собственной греховной природе. Но давайте посмотрим: казалось бы, когда революционный проект крушил русскую православную жизнь, прокламировал совершенно новые параметры культуры и, прежде всего, разгромил полностью христианскую этику, объявив, что человек есть продукт социальных условий. И поэтому поведение его определяется социальными условиями, и поэтому нет абсолютных добра и зла, морали и нравственности. Поэтому даже не надо искать вину у представителей нереволюционных классов - это теории Петра Стучки, революционной законности. Это же тоже элемент культуры революционной, большевистской. А нужно лишь просчитать, какое количество этих нереволюционных классов нужно уничтожить, чтобы они не мешали революции! На Латинском Западе, даже в его католической, а не либеральной части, который сам отвергал либерализм и отвергал эту дехристианизацию например, консервативный философ права Карл Шмит) - все равно не сочувствовали России. И вот эта дилемма: Россия и Европа - она ведь и сегодня перед нами встает во всей своей полноте. И, конечно, острота тех мнимых и реальных противоречий между Россией и Западом, духовных, геополитических, она, конечно, типична для разошедшихся членов некогда одной семьи. Наша нынешняя элита постоянно говорит нам, что мы должны вернуться в лоно общеевропейской цивилизации. Часть ли Россия Европы? Думаю, что да. Но тогда возникает вопрос: что есть Европа, сегодняшняя Европа? И хочется так и сказать нашей элите: ведь наше единство, если можно о нем говорить, зиждется не на современных клише о правах человека, демократии, американской конституции. Что делало нас представителями единой цивилизации до всяких конституций? Нагорная проповедь и «Отче наш». Вот почему мы только можем говорить о единстве Европы. И с этим соглашаются европейские консерваторы, которые в загоне гораздо большем, чем мы, русские сегодняшние консерваторы, в нашей сегодня куда более духовно свободной стране. И так и хочется спросить, куда ушли наполнения всех тех категорий, которые родила вот эта христианская общеевропейская культура? Что есть свобода? Работая в Парламентской Ассамблее Совета Европы, я все время спрашиваю об этом своих коллег. Спрашиваю: а для чего сегодняшней Европе нужна свобода - для того, чтобы, как завещал Чингисхан, гнать перед собой своих врагов, грабить их имущество, любоваться их слезами, целуя их жен и дочерей? Или для возвращения на свою звездную родину? Или же для того, чтобы алкать и жаждать правды, как учит Писание, христианское откровение? Или для того, чтобы, как учит сегодняшний либерал, ставший уже либертарием, объявлять зло и добро равночестными, равными красоту и уродство, правду и ложь?! Но ведь это и есть та мировая борьба, сущность которой две тысячи лет перед нами. И мои европейские коллеги как-то замолкают, потому что они уже не привыкли задавать такие вопросы. Такие вопросы задает Россия. Что если бы интеллигент XX века, соблазненный улыбкой Джоконды, жаждой познания Гете, обаятельной триадой (неосуществимой без Бога, а поэтому уже ложной в этой парадигме) - свободой, равенством, братством - оказался на Западе сегодня? Он не увидел бы там ничего, к чему тогда стремились. Узрел бы лишь каббалистические столбики Интернета и следы Его Величества банковского процента, который и определяет, и измеряет все и вся. Любую культуру - арабскую ли, исламскую, индуистскую и так далее, -если вы разберете до основания, то обязательно понимаете, что в ней есть те самые каноны, которые отражают картину мира в сознании человека, которую он воплощает потом в своих культурных потребностях. А человек, созданный по образу и подобию, жаждет что-то делать, созидать. И в зависимости от того, какая у него религиозно-философская картина мира, какая мировоззренческая этическая рама, нравственное целеполагание, в зависимости от этого он созидает культуру, которая поднимает человека, или, наоборот, он созидает антикультуру, которая его еще больше и скорее толкает в бездну оскотинивания. Более того, если утрачивается в христианской культуре основа ощущения острой грани между добром, злом и свободой, которая мечется между соблазнами зла и осознаваемым долгом в отношении добра. Человек, отринувший Творца, в своем сознании перестает отражать красоту богоданного мира. Его сознание рождает «Черный квадрат» Малевича. Это действительно, если хотите, гениальный, но это политический, я бы сказала, философский манифест эстетики, порвавшей с христианской культурой. Поэтому манифест коммунистической партии был философией и в историческом материализме, а «Черный квадрат» - манифест эстетический, сознание творческого человека, утратившего связь с побудительным, с трансцендентным. Главный тезис современной культуры - это безграничная свобода, и мнение, что человек имеет право и должен пробовать все. Более того, в наше время мы уже достигли того, что красота, гармония, норма, объявлены скукой и пошлостью. Гармония и какофония в музыке и архитектуре лишний раз показывают, что во всех проявлениях есть понятия: высокое - низкое, норма - извращение, гармония - какофония, хороший вкус - плохой вкус. Заметьте, именно это отрицает современная эстетика, современные литературные каноны. Поэт, который пишет, например, воспевая природу и попутно себя выражая, станет сейчас, пожалуй, в Доме литератора посмешищем. Потому что это архаично, нужно воспевать порок. Но наше общество само начало отторгать это. Это очень отрадно, потому что в середине 90-х годов в центре общественной дискуссии еще был тезис «осваиваем безумство гибельной свободы». Через десять лет общество само на повестку дня выдвинуло дискуссию о чести и бесчестии, о праведности и неправедности, о культуре и антикультуре. И вот эта борьба и идет сейчас, и это говорит о том, что в России сейчас решается очень много не только для русского, не только для Православия, но и для Европы в целом. Я имею в виду Европу как явление мировой культуры, о которой трубят и бьют в колокола европейские интеллектуалы-консерваторы. Скажем, немецкий философ Гюнтер Розмозер прямо говорит, по-моему, вслед за Шиллером, что главная причина упадка культуры - это дехристианизация европейского сознания. Но, конечно, посмотрите, что сегодня является кредо современного европейца! Я не раз уже шутила, что мне очень грустно в Совете Европы чувствовать себя почти единственной, кто знает баллады Шиллера по-немецки наизусть. Они никто этого уже не знают и не изучают. Это у нас в России, в советской школе 3, на улице Марины Расковой мы проводили вечера немецкой классики, где даже ставили отрывки из пьес «Эмилия Га-лотти», «Минна фон Барнхельм» Лессинга. И делали свои переводы Шиллера. Вот какие парадоксы. Я прожила и проработала в Америке почти 8 лет и именно там незаметно для себя стала убежденным славянофилом, хотя, как многие советские и российские интеллигенты, училась читать по дореволюционной книге «Живое слово» с ятями, но, тем не менее, баллады Шиллера, наверное, читала раньше, чем «Слово о полку Игореве». И вот, поглядев на это стерильное мышление и удивительное упрощение восприятия мира в Америке, стала славянофилом. Хотя я не буду отрицать - за рядовым американцем очень много и хороших черт: доброжелательность, открытость, в целом - честность, но вот это упрощение, какая-то, простите, дебилизация общей картины мира буквально до уровня третьеклассника меня поражала. Конечно, страшно, но это и есть ответ на тот вопрос, который задавал владыка Кирилл. А кому нужно, спрашивается, почему вот так борются против всего того, за что мы выступаем? Это предсказал еще Алексис де Торквиль в книге «Демократия в Америке». Кстати, которая совершенно ошибочно считается одой Америке. А там после каждой главы в течение шести страниц рассуждения, грустные размышления о том, что будущее, увы, за средним классом, за бюргером-лавочником с его приземленными потребностями. Ему эта завидная рациональность, которая организована американским обществом, очень подходит. Но в европейских обществах с фундаменталистскими устоями народа, с высокими стремлениями аристократии, с постоянным поиском новых идей и их столкновением, борьбой внутренних побуждений, это только приведет к дебилизации. Де Торквиль пишет: я вижу перед собой огромные толпы людей, суетящихся и тратящих время в мелких радостях, мелких и пустых занятиях, а над всем этим возвышается всевидящая власть, которая заботится об удовлетворении каждой потребности вплоть до физиологической, но держит сознание в младенческом состоянии. Вот оно - держать сознание в младенческом состоянии, не осознавать, но при этом пребывать в эйфории, будучи свободным индивидом, а на деле - рабом своей плоти и гордыни! Эка доблесть, видите ли, извините - помочиться там, где тут же захотелось. Вот до чего можно дойти. Но при этом составляя абсолютно порабощенные нации, которые неспособны на согласие по вопросам своего прошлого, настоящего и будущего. А значит, не способны осознать ни свои национальные интересы, ни задачи своей истории, то есть цели и ценности исторического бытия, которые невозможны без осознания себя как народа в Боге. И, конечно, того, что Россия родилась не только не в 1991-м, она и не в 1917-м родилась. Она существует тысячи лет с Божией помощью, и ее продолжение в мировой истории абсолютно немыслимо и невозможно без духовной скрепы Православия. Поэтому Россию попытались без всякого вольтерьянского хохота уже в 1917-м году заковать в цепи и зарубить. Но оковы, как всегда, пали. Освободившийся дух в масштабах нации, может быть, и оскудел, но он так же жив. Более того, он, может быть, наиболее пассионарен сейчас во всей европейской цивилизации. И поэтому наша страна - почти единственная, где еще идет спор по великим вопросам. Его задают герои Распутина, его задают наши люди: живем ли мы, чтобы есть, или едим, чтобы жить? А пока такие вопросы задаются, значит, не иссякает ручеек человеческого духа, стремящегося к Богу, стремящегося постичь, зачем он живет, и для чего мир и история. И пока это так - не будет конца! Будущее Европы, на самом деле, заключается не в том, насколько они принудят Россию принять выхолощенные постулаты сегодняшнего дня, а, напротив, сможет ли Россия опять стать форпостом христианства. Тогда это может придать всей Европе импульс и силу для того, чтобы встретить демографические, геополитические и духовные вызовы нашего столетия. Низко кланяюсь нашей Церкви за ее титанические усилия и думаю, что все политики и общественные деятели должны помогать нашей Церкви нести свой крест, быть гласом религиозной совести и напоминать всегда любой власти о том, что надо думать не только о том, что нужно, рационально и правильно, но и о том, что должно и праведно. И тогда политика будет христианской. Вернуться назад |
|
|