Главная > История. Память > ДЕТСТВО В СТАРОМ, ДЕРЕВЯННОМ МАГАДАНЕ...

ДЕТСТВО В СТАРОМ, ДЕРЕВЯННОМ МАГАДАНЕ...


12-06-2014, 01:36. Разместил: redaktor
Магадану 75 лет. Страницам его становления посвящены многие публикации... Обратимся к истории города глазами детей и подростков конца сороковых и начала пятидесятых годов прошлого века. Своими воспоминаниями делится с читателями коренной магаданец, редактор отдела «ВМ» Олег Михайлов (начало в № 21).

***
Осенью идет заготовка капусты на зиму. Ее покупают мешками. Дома шинкуют, кочерыжки в сторону – их грызут дети, капуста того времени без химии. Затем тут же на столе солят, приминают руками. Вот порция готова, ее сгребают в двухсотлитровую бочку, затем идет шинкование следующих вилков и так до тех пор, пока бочка не наполнится.
Потом капусту закрывают деревянным кругом и кладут сверху камень или пару кастрюль, наполненных водой, весом пять, шесть или более килограммов.
Груз давит на круг, тот на капусту. Хозяева ждут три, четыре дня, пока капуста не даст сок. Он поднимается над кругом. Теперь бочку с помощью соседей транспортируют в сарай на зиму. Там при морозе капуста замерзает и чтобы взять ее, положить в кастрюлю – надо порубить топориком. Иногда на зиму в капусту клали бруснику, порезанный арбуз.
***
Морские суда осенью привозили в город приморский картофель в ящиках по пятьдесят килограммов. Им торговали в продуктовых магазинах, и люди покупали его ящиками. По домам доставляли кто как мог.
Из Китая в деревянных ящиках привозили яблоки. Каждое завернуто в бумажку, а чтобы яблоки при транспортировке не бились – ящик заполнялся какой-то шелухой.
ШАХМАТЫ
Чуть выше нашего двора, ближе и параллельно к Портовой улице тянулся одноэтажный барак. В нем временно проживали специалисты, что приезжали работать на Колыму. Пока человек определится, пока то да сё, вот и жил тут специалист месяц, а может, и больше или меньше. Селились здесь и командированные. Но это я узнал не сразу. А получилось это так…
Как-то летом через наш двор бодро шествовал к бараку молодой человек. Посмотрел на нас, остановился. Мы в это время что-то выжигали увеличительным стеклом на завалинке. Молодой человек и говорит нам:
– Ребята, кто из вас хочет научиться играть в шахматы?
Кто-то из нас знал, что есть такая игра. А кто-то и не знал. Все сразу подняли руки, мол, желаем.
Возраст у нас разный. Старшие закончили второй класс, были и детсадовцы.
Молодой человек спрашивает: кто из нас учится в школе? Поднятых рук стало меньше.
– Хорошо, – говорит он. – Те, кто учится в школе, видите тот дом? – и указывает на барак.
Мы в ответ киваем, мол, видим.
– Теперь идемте со мной.
Пошло нас то ли четверо, то ли шестеро.
И вот мы входим в этот барак. Перед ногами влажная тряпка.
– Вытирайте ноги, – говорит молодой человек.
Тут и так все ясно – раз тряпка, трем подошвы и минуя тамбур, попадаем в жилое помещение барака. Первое, что бросилось в глаза – дощатый некрашеный, только что вымытый еще влажный пол, вытянувшийся между рядами коек. У каждой койки тумбочка. На спинках кроватей полотенца. На окнах занавески. Под потолком лампочки. В дальнем конце коридора фигура мужчины.
Тишина. Все на рабоет.
Молодой человек подходит к своей тумбочке, достает из нее складную шахматную доску и высыпает фигуры на койку, на верблюжье одеяло, садится на него и глядит на нас, а мы все тут стоим рядом, спрашивает, кого из нас как зовут по имени, а затем поочередно показывая шахматные фигуры, объясняет, как какая из них называется, указывает ее место на доске и поясняет как «ходит» фигура.
Слон, конь, пешка, король – волшебные слова. Мы задаем вопросы, переспрашиваем. Урок идет полным ходом.
Длился он минут сорок. Оптимизм в голосе нашего учителя не исчезал. Молодой человек сказал, чтобы мы приходили в это же время завтра. На следующий день нас пришло трое. Затем двое. Начинали играть между собой под руководством молодого человека.
Во время занятий в общежитие заходили его постояльцы. Молча, с интересом какое-то время наблюдали за нами. В воскресный день народу было много, пахло табаком, одеколоном, но ни пьяных, ни выпивших я не заметил.
Дома у меня уже был комплект шахмат с доской, затем еще одна партия. Вскоре этот молодой человек уехал трудиться на одно из горных предприятий области.
В квартире, где мы проживали, было три комнаты. В каждой комнате по семье. В одной из них – семья Жуковых. Анатолий Иванович Жуков, фронтовик, директор автобазы управления связи. Как только он приходил с работы, я уже тут как тут с шахматной доской, уговариваю его на партию шахмат. Нередко он соглашался.
Мы расставляли фигуры. Он добродушно улыбался. Объяснял мне во время игры, какой ход с моей стороны был бы лучше и в какой ситуации. В общем, игра превращалась для меня в урок.
Шахматы, обычно, остаются с человеком на всю жизнь.
РЫБАЛКА
Ловить рыбу мы ходили на Марчекан, пешком туда и обратно по пыльной дороге. Шли легко, расстояние не замечалось. Там у пирса покачивалось на воде два, три небольших суденышка – буксир, катера. Стояли они или лагом, то есть борт о борт, или просто опираясь о причал.
На суденышки мы проходили свободно по трапу. Такого не было, чтобы нас не пускали, разве что в сильную качку. Тогда вахтенный матрос говорил нам:
– Нет, ребятишки. Видите, как болтает. Море успокоится, тогда приходите.
Наши уговоры: «Дядя, пустите», – не помогали и мы уходили.

***
Здесь рыбу ловили и другие городские мальчишки. Лесок в то время в городе не было. Удочка – это короткое обыкновенное деревянное, но аккуратно выструганное удилище, суровая нитка, грузило и крючок с самодельной блесной или без нее. В качестве наживки выкапывали при отливе червей, нарезали свежепойманную рыбешку или брали из дома красную икру, в то время дешевую и доступную.
Смотришь с борта катера в воду – она чистая-чистая, прозрачная, рыбу и камни на дне видно. Корюшка ходит выше к поверхности. Ее так много, что можно подсекать даже пустым крючком, что мы иногда и делали.
Случилось однажды так, что вытаскивая из воды наважку, ее на лету у самой волны схватила чайка и сама попалась на крючок. Чайку подтянули к себе, накинули на нее куртку, чтобы не царапалась и не била крыльями. Затем стали осторожно вынимать и рыбу, и крючок, что находился в рыбе. Крючок сорвался с рыбы и зацепился за клюв внутри его. Крючок мы вынули, а чайку отпустили.
С катеров ловить было гораздо удобней, чем с пирса, где надо стоять на краю, ведь удилища у нас короткие, есть риск свалиться в воду и неудобно. А на катере – опирайся на фальшборт, смотри вниз – все видно, что в воде.
***
Во время нереста красной рыбы на реках брали с собой небольшую сеть – метров на шесть, по дерюжному мешку на человека, садились на автобус, ехали к поселку Дукчи и там сходили. Миновав то место, где ныне КЗХ Григория Безуглого, останавливались у речки Дукчи.
Здесь, на берегу, где все зелено, разводили костерчик, дым от него отгонял комаров, особенно если в него подбросить ветку свежего стланика. Выбрав место для лова, снимали ботинки, брюки, но рубашки оставались на нас, потом двое с сетью заходили в воду, третий выше по течению гнал рыбу. Речка быстрая, холодная, дно каменистое.
Если кто-то в речке замерзал, его сменял тот, кто находился на берегу, а замерзший бежал к костру. Рыбы в речке было очень много, проносилась рядом с ногами.
Горбуша, кета – сами шли в сеть.
Наловив рыбы, пекли на костре картошку. Потрапезничав, собирались домой. Рыбу клали каждый в свой мешок. Больше трех штук унести не получалось, тяжело. Мешок через плечо, и айда по дороге к автобусу. Мешок намокал, рубашка и спина тоже.
Однажды приезжаем – а на нашем месте солдаты в гимнастерках ловят сетью рыбу. Движения их быстры. Рядом грузовик, в кузове полно рыбы. Сеть у солдат длинная – метров десять. В реке их трое, заносят сеть к берегу. Рыба в ней бьет хвостами, изгибается, серебрится. Вытащили сеть на берег вместе с рыбой, переводят дыхание, затем прямо с сетью частями рыбу поднимают, заносят за поднятые борта грузовой автомашины. Много рыбы осталось на берегу. Солдаты собирают ее и кидают в кузов. Один из них смотрит на нас и говорит:
– Пацаны, сколько вам рыбы надо?
– Спасибо, дядя. Мы сами наловим. У нас тоже сеть есть, – отвечаем мы.
– Молодцы, ловите, – ответил солдат.
Рыба была вся собрана, грузовик укатил, а мы приступили к ловле.
***
Когда у нас в доме первый раз сварили из пойманной мной рыбы уху – есть ее я не смог. Отвернулся от тарелки, где был кусок рыбы, а затем встал из-за стола и быстро вышел из комнаты. Я-то видел эту рыбу живой, как она плавала, смотрела на меня черным в золотом ободке глазом.
ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА
Там, где сейчас находится золоотвал и техническое водохранилище, прежде была пойма реки Магаданки. Зимой, когда все замерзало и покрывалось снегом, горожане здесь катались на лыжах, у школьников проходили уроки физкультуры. Два спаренных урока. Этого хватало со школьными лыжами ученикам дойти до заснеженной поймы, провести занятия и вернуться. В воскресные дни здесь особенно много людей. Ребята на простых деревянных лыжах с мягкими креплениями на них забирались по крутому склону сопки наверх, затем стремительно летели вниз.
***
Но еще до того, как магаданцы облюбовали это место для лыжных прогулок, отсюда по узкоколейке ходили на Палатку и обратно небольшие железнодорожные составы. Паровозы, тянувшие вагоны, называли «кукушками». Прозвище такое они получили за издаваемые ими гудки. Депо располагалось там, где ныне еще сохранилась часть теплиц, а ближе к городу находились склады. Под высокими дощатыми навесами ровно уложенные до уровня второго этажа чем-то наполненные стандартные мешки. Тут же в стороне пирамидками возвышался уголь, громоздились штабеля бревен, досок. Земля на этой территории была под цвет угля, и на подходе к ней в воздухе сильно ощущался запах машинного масла, гари, копоти. Все там было в движении: люди в рабочей одежде, отъезжающие и подъезжающие автомашины, с которых сгружали какие-то механизмы, двигающиеся паровозы, платформы, дрезины.
Все было наполнено мощными производственными звуками, издаваемыми каждым механизмом и голосами людей. Это была симфония созидания, симфония жизни и труда.
***
Вскоре «кукушки» были отправлены на Сахалин. Железная дорога опустела. На территории депо работа стала угасать. Но по железной дороге ходили еще дрезины. Летом мы, собравшись группой, проходили мимо бывшего депо, шли к сопке, двигаясь вдоль железной дороги и речки Магаданки, что тянулись тут параллельно, и выбрав удобное место у подножия сопки и русла речки, останавливались, разводили костер, пекли на нем картошку, загорали, плескались в воде. В то время там то в одном, то в другом месте плавали стайки форели. Иногда мимо нас по железной дороге проходили в ту или иную сторону дрезины.
Если дрезина шла не быстро и негруженная, мы незаметно для дрезинщика догоняли ее, прыгали на нее и какое-то время ехали. Дрезинщик не мог нас видеть, поскольку сидел к нам спиной. Прокатившись, мы спрыгивали. Иногда добродушный дрезинщик просто мог нас прокатить.
Раз катила дрезина, груженная скошенной травой, нас трое незаметно прыгнули на нее. Через какое-то короткое время мужчина заметил нас, испуганно глядя, остановил дрезину и произнес:
– Сидите тихо. Не двигайтесь. В траве коса и вилы. Никто из вас не порезался?
– Нет, – ответили мы, мотая головами, также испугавшись.
– Слезайте осторожно. Не порежьтесь. Когда видите на дрезине траву или сено – не садитесь.
Мы осторожно слезли, и с тех пор, если видели на дрезине сено, за дрезиной не бежали.
***
После того, как разобрали железную дорогу (сняли рельсы), горожане по насыпи ходили к сопкам за брусникой, голубикой. Иногда военные НКВД тренировались здесь в стрельбе. Ставили мишени у подножия сопки, участок этот огораживали веревкой с красными флажками, и со ста метров лежа стреляли из винтовок.
***
Как то мы остановились рядом с военными. Их было человек шесть. Нам интересно. Военные заняты своим делом. Кончили стрелять. Мельком посмотрели на нас. Один из них, раздумывая, сказал:
– Дать вам тоже пострелять?
Смерил нас взглядом и добавил:
– Маленькие еще. Не выдержите.
Было жарко. Военные в расстегнутых у шеи гимнастерках лежали на траве, кто прикрыв лицо фуражкой, кто без нее.
В то время еще не вырос микрорайон Пионерный, не дымила Магаданская ТЭЦ. На этих местах громоздились валуны, от вершины сопки тянулись поля курумов – серых валунов, да зеленели островки стланика. Летом тут было тихо, уютно, тепло.
ЗА МАГАДАНКОЙ
Чуть далее от моста через речку Магаданку от левого ее берега к сопке (где сейчас проходят лыжные соревнования) отдельными отрезками тянулись поля, на которых выращивали капусту, репу, морковь, турнепс. Меж полей верхом на лошади дежурил объездчик с длинной плетью.
– А ну я вас! Геть! – кричал он на пацанов, что шли по полю, угрожающе щелкал плетью по земле. Но мальчишек никогда не трогал, а те бежали врассыпную к речке, тут нейтральная полоса.
Через эти поля мы шли к сопке. Канава, что сейчас тянется вдоль подножия этой сопки, как раз и появилась в то время. Вырыли ее в противопожарных целях. Огонь от горящей сопки мог пойти к городу.
В то время, поля, засаженные огородными культурами, были перемешаны с участками лиственниц, сухой травой. И от полей, от сухой травы огонь мог перекинуться на сопку. Вот и вырыли эту длинную канаву.
***
Деревья, что сейчас растут там сразу за мостом, были высажены в шестидесятые годы. За Магаданкой планировалось обустроить городской парк и даже возвести театр. Но, как говорится – «человек предполагает, а Бог располагает».
Олег МИХАЙЛОВ.
***
Напротив Магаданского областного музыклаьно-драматического театра раньше находилась четырехэтажная школа № 1. К празднику Октября над главным ее входом вывешивался портрет Сталина, где он был изображен в шинели во весь рост. Портрет большой в два этажа. На пятиэтажном доме по проспекту Ленина, где сейчас магаданцам городские часы с оленем показывают время, тогда в праздники устанавливали интересное устройство. С определенной периодичностью на нем возникало сначала изображение Ленина, оно сменялось портретом Карла Маркса, затем Энгельса, потом опять Ленина, и так повторялось до тех пор, пока праздничные транспаранты в городе не снимались.
***
По Школьной улице рядом с дорогой делали тротуары. Отделялись они от дороги газонами с деревьями и травой. Газоны находились за низкими деревянными оградками. Сами тротуары настилались из сбитых досок по секциям. Секция примерно два метра или чуть больше в длину, и в ширину более метра, а то клали две секции рядом и получался широкий дощатый тротуар. Теперь в распутицу не надо было ногами месить грязь. Секции клали прямо на землю.
Такой тротуар шел по ул. Сталина (ныне Карла Маркса), по проспекту Ленина и по другим улицам города. Тут было только одно неудобство – после дождя кое-где под тротуаром образовывались лужи. При шаге в иных местах доска резко прогибалась, ударяла по луже, что под ней, и из щели бил фонтан прямо на брюки. Горожане уже знали, где ступать надо осторожно и на какую доску. Маршруты-то были одни и те же – дом, работа, детсад, поликлиника, магазин.
СНЕЖНАЯ КРЕПОСТЬ
В то время ребята в своих дворах зимой из снега лепили крепости. Обычно это высокая куча плотного снега шатерообразной формы, высотой выше среднего человеческого роста, широкая в диаметре, с туннелями внутри, в которые на четвереньках мог пролезть только мальчишка. Сверху крепость поливали водой и она покрывалась льдом, становилась прочной и могла простоять до весны. Внутри крепости делалось небольшое свободное пространство, что-то вроде снежной каморки, в которой могло находиться трое или четверо пацанов. В каморке было темно и тогда мы зажигали свечку и были все очень довольны. Но долго внутри находиться никому не хотелось, и мы вылазили наружу. В крепости было три или четыре выхода. Зимой темнеет рано. Над головой небо в звездах, от фонарей идет неяркий свет, и свежий снег искрится, зажигаются окна домов, и сумрак мешается со светом.
Налазившись и набегавшись, дышишь жарко, на рукавицы налипают кусочки снега, забирается он и в валенки. Тут же рядом дворовые собачата, лезут своим мордочками в лицо, в глазах их радость, они тоже причастны к нашим играм.
Делали во дворе мы и горку. Тут помогал нам взрослый человек, отец четверых детей дядя Миша Абельмас – носил из дома ведрами воду. На горке до самой весны катались и мы, и совсем маленькие.
СОСЕДИ
Соседи по подъезду и квартире – одни уезжали, селились новые. Память хранит многих из них.
Запомнился наш сосед по квартире дирижер оркестра Корнеев. При клубе ВСО, деревянное двухэтажное здание, что находилось по улице Парковой, чуть выше политехникума в глубине квартала, был свой духовой оркестр. Корнеев им руководил. Это был подтянутый мужчина пятидесяти лет с быстрым, внимательным, порой въедливым взглядом. Он проживал в комнатке в двенадцать квадратных метров вместе с домработницей, старенькой, сухощавой женщиной, ходившей в длинном ситцевом платье, переднике и белой косыночке, что прекрывала ее седеющие волосы, в теплых носках и тапочках.
Однажды, когда мы со старушкой остались вдвоем в квартире, она на кухню вынесла средних размеров шкатулку, открыла ее и тихо говорит мне: «Посмотри, какие красивые камешки». Голос у нее мягкий, шуршащий.
В шкатулке в специальных ячейках в бархатной материи синего цвета лежали в два ряда отполированные камешки, шесть или восемь, размером примерно четыре-пять сантиметров. Ни потрогать, ни полюбоваться камешками я не успел. Старушка вдруг захлопнула крышку шкатулки, взволнованно прошептала: «Он идет по лестнице», – и молнией исчезла в своей комнате.
Действительно, через несколько секунд щелкнул замок, и в квартиру вошел Корнеев. Поразили меня не камни, а поведение старушки, ее испуг от того, что ее застанут с чужой вещью. Это все равно, что без разрешения коллекционера марок стали бы рассматривать его марки.
С другой стороны, – красота камней на старушку произвела такое впечатление, что она не могла не поделиться своим восхищением, видела, ощущала эту красоту. И третье – испуг, боязнь хозяина этой красоты. Неужели он так строг? Все это вместе как бы не сочеталось, и в то же время это реальность.
Вскоре после смерти Сталина Корнеев на неопределенный период улетел в Москву. Вернулся оттуда через три месяца. На нем великолепное желто-песочного цвета кожаное пальто реглан, с коротким белым овчинным подкладом, высоким коричневым воротником.
В то время раздобыть хорошую одежду, так, чтобы и красиво, и практично – задачей было не из легких. Женщины в квартире по прилету Корнеева задержали как-то его в коридоре с просьбой дать им лучше рассмотреть эту шубу-пальто американского производства. Рассматривали прямо на Корнееве, проверяли качество, щупали швы, петли. Дирижер какое-то время стоял, расстегнув шубу, улыбался.
А через короткое время Корнеев совсем улетел в Москву. После его отъезда на антресолях остались кипы нот печатных и написанных им от руки, большого формата фотографии музыкантов его оркестра и книги дореволюционного издания в красивых толстых переплетах.
По всесоюзному радио потом звучало: «Симфонический оркестр под управлением Корнеева исполняет…» Наш ли это сосед или однофамилец управлял оркестром – кто его знает… Думается что он, сосед. Судьба домработницы неизвестна.
***
Надо сказать, что домработник был и в семье главного инженера Магаданского морского торгового порта Ванцовича, что проживал в соседней квратире, в комнате в 21 квадратный метр. Семья – трое человек и домработник, высокий, подтянутый, с негнущейся спиной седовласый старик со спокойным, вдумчивым лицом. Трижды в день он выгуливал на поводке бело-рыжую лайку Ванцовичей. Не помню, чтобы он с кем-либо во дворе разговаривал.
***
На первом этаже с матерью проживал ученик второй школы Станислав Паламорчук (в фамилии возможна неточность). Он был старше меня на два или три года. Отец Стасика погиб на фронте во время войны с гитлеровской Германией. Когда я приходил к нему в гости и у нас возникал разговор о войне, он два раза доставал из письменного стола связку аккуратно сложенных писем в конвертах. Это были письма его отца с фронта, адресованные супруге, матери Станислава. Он с волнением читал отдельные места из писем.
***
Соседи в квартире менялись. Причины разные. Одни улучшали свои жилищные условия, другие уезжали на «материк», как называли центральные районы страны, третьи переводились работать «на трассу», так именовались районы Колымы.
Года два проживала с нами в квартире одна супружеская пара. Обоим где-то далеко за пятьдесят лет. Работали в банке. Тетя Клара, так я звал женщину, выше среднего роста, с неторопливой четкой речью и такими же движениями. Зимой ходила в приталенном пальто, пряча руки в муфту.
Тогда многие женщины носили муфты. В мороз рукам тепло. Верно и то, что хозяйственную сумку при этом держать проблематично. Второе – на снежных бугорках на тропинках, ну как побалансируешь, если руки в муфте, хотя эти тропинки дворники всегда посыпали то песком, то шлаком. В муфтах делались специальные отделения для косметики, денег, платочка. В Магадане мода на муфты продержалась недолго.
Супруга Клары звали Вениамином. Он на полголовы ниже ее. Толстый, круглолицый, в очках, молчаливый, ходил в темном пальто, летом на голове шляпа, зимой шапка, обязательно закрывавшая уши. По улице они шли раздельно, тетя Клара метров на двадцать впереди, он позади. Редко шли рядом. Жили они очень дружно, много читали, с соседями общались мало.
Как-то зимой после занятий в школе (второй класс) пришел домой. Входную дверь мне открыла тетя Клара, а в свою комнату попасть не могу. То ли ключ под клеенкой на кухне не оставили, или еще по какой причине, в общем, сижу я на кухне, притулился у радиатора, не по себе. Все на работе. Портфель рядом, пальто, шапка.
Тетя Клара выходит из своей комнаты и спрашивает, почему я на кухне, а не в комнате. Я объяснил ей. Она говорит: «Пошли к нам». Захожу.
– Ты кушал? – спрашивает она.
– Обедал в школьной столовой по талончику, – отвечаю.
– Тогда вот тебе чай, вот пончики с повидлом.
Ставит на стол стакан с чаем, сахар и все остальное. Попил чай, съел пончики.
– А теперь давай делать уроки, – говорит тетя Клара. – Что тебе задали на дом?
В общем, все что задали по арифметике, русскому языку, родной речи, все мы сделали.
А вскоре и мои подошли.
Летом к этой супружеской паре прилетел сын. Он только что закончи институт спец по разработке нефтеносных месторождений. Загорелый, подвижный, худой, общительный, поговорил и со мной.
А вскоре соседи эти улетели из Магадана.
***
В квартире, где проживали Ванцовичи, после их отъезда поселился молодой лейтенант, грузин, почти двухметрового роста и мощной комплекции, человек горячий, эмоциональный. Его называли то Костей, то Коте. Держался он со всеми по-дружески, разговорчиво.
Было у него одно увлечение – собирал фотографии иностранных и наших киноактеров. Делал он это своеобразным способом: добывал где-то отрезки кинолент из зарубежных кинофильмов. Когда он узнал, что у меня есть и фотоувеличитель, и фотоаппарат, то стал приносить негативную пленку с этих иностранных трофейных кинофильмов. (Очевидно, техническая сторона перевода с позитивного кинокадра на негатив где-то Котей решалась).
Бывало, вечером постучит в дверь нашей квартиры, поговорит со взрослыми и обращается ко мне:
– Алик, у тебя все химикаты есть?
– Все разведено, под столом стоит в банках.
– Напечатаешь? – и протягивает мне негативы.
Другой раз ставлю на кухне увеличитель, а он приносит части киноленты и мы их просматриваем через фотоувеличитель. Он как ребенок любуется.
Однажды одного подвыпившего рукосуя во дворе, что поднял руку на жену, схватил и кричит: – Кого ударил?! Мать! Она же мать, женщина. Даже если девушка, то будет мать! Ты понимаешь?!
Говорил он с грузинским акцентом, и сгибая в дугу рукосуя, так сдавил ему грудь, что у того глаза на лоб полезли. Но руки лейтенант на него не поднял.
Котя работал в том здании, где и сейчас находится областное УВД. Через год или полтора его перевели по службе, и он уехал.
***
Одно короткое время в квартире нашей соседкой стала женщина лет пятидесяти, среднего роста, худощавая, смуглая, черноволосая с сединой, с черными глазами, быстрая в речи и движениях, улыбчивая, энергичная, с низким хрипловатым голосом. В комнате у нее было очень уютно и много разных кукол, очевидно, она их привезла с собой. Она говорила, что это все подарки и она тоже дарит куклы.
Как-то я обратил внимание на то, что у нее нет на пальцах ногтей. Я спросил ее: «А где ногти?» Она быстро ответила: «Их червяки съели. Маленькие такие червяки, что в воде». При этом она присела и улыбалась, глядя мне в глаза.
Потом мне рассказали, что во время войны с гитлеровской Германией она находилась в концлагере, и там у нее не стало ногтей.
***
Другие соседи по квартире Серафима Сергеевна, Миша – ее супруг и их дети. Миша по национальности цыган. Воспитывался в детском доме. Там приобрел специальность слесаря. Служил на Тихоокеанском ВМФ четыре года.
Рассказывал: «На море штормит, корабль швыряет, все в лежку. На ногах четыре человека. Я в машинном отделении, мне хоть бы что».
Миша по квартире ходил в тельняшке. Любил есть строганину. Зимой достанет из-за окна оленину, нарезает ее тонкими слоями и тут же ест. Угощает.
Работал Миша в цехе топливной аппаратуры ММЗ, специалист высокого класса. Продукция цеха шла на экспорт в Чехословакию. У Владимира Высоцкого есть песня со словами «Возвращаюсь я с работы – рашпиль ставлю у стены». Вот так и Миша – возвращаясь со второй смены за полночь, домой шел с рашпилем. Шпаны и уголовников хватало. Рашпиль Миша ставил дома у стены.
Олег МИХАЙЛОВ.
Вернуться назад