Главная > Культура. Искусство > Колымский синдром на грузинской земле

Колымский синдром на грузинской земле

21-08-2008, 08:00. Разместил: redaktor

Записки Магаданского летчика
(Окончание. Нач в № 29)
Наконец пришедший обратился ко мне на чистейшем русском языке: «Привет земляк», – и протянул руку.
– Ну какие же мы земляки? – сказал я в ответ, протягивая руку. – Я вырос на Колыме¸ а вы здесь, в Грузии.
– Да вот привела судьба и мне побывать на Колыме. Целых двенадцать лет…
Пока мы общались с гостем, хозяйка накрывала на стол, а хозяин снял с крючка глиняный кувшин литра на полтора и не спеша направился к двери небольшой пристройки. Гость жестом пригласил пройти к столу. И, усевшись, мы продолжили беседовать на отвлеченные темы.
На расставленных на столе тарелках появилась зелень: лук, помидоры, огурцы, тархун, киндза и все то, чем богат грузинский огород. В заключение молчаливая хозяйка принесла мясное блюдо и оно дымилось, источая аромат баранины в быстро надвинувшиеся вечерние сумерки. Появился хозяин, поставил кувшин на стол и плотно уселся на принесенный хозяйкой усиленной конструкции табурет. Основательность и торжественность его облика сквозили и в его движениях. Не спеша, даже плавно, взял кувшин за узкое вытянутое горло и разнес его по граненым стаканам, стоящим напротив нас. Из горлышка потекла тёмная, густоватая жидкость, наполняя их под поясок.
Хозяин поднял стакан, и в вечерней тишине, когда даже самолеты сделали перерыв в полетах, зазвучал его глухой голос с нотками торжества и достоинства. Я слушал его глуховатый голос и наконец-то начал понимать, какой я хороший человек, раз дружу с его сыном и приехал, несмотря на расстояние, в гости, как в трудный час не покинул его, а даже накормил сырым мясом. Слушая, в моей душе зарождалось самоуважение к себе, к Магадану и всем тем, кто живет в тяжелых условиях на Крайнем Севере.
– Выпьем за людей, уважающих и не бросающих в трудную минуту друг друга, – сказал в заключение он, поднес к губам стакан и не менее торжественно начал пить. Я тоже прикоснулся к стакану и густая ароматная жидкость бальзамом полилась внутрь, наполняя голодное существо моего желудка…
– Э, нет, – проговорил хозяин, когда мои руки потянулись за мясом. – Сначала покушай вот это, и он протянул тарелку с массой, которую мяла хозяйка. – Покушаешь и желудок твой будет в порядке, и наутро голова болеть не будет.
И глядя на здорового хозяина, я безоговорочно принял его предложение. Потом, подняв стакан, говорил гость об уважении и почитании к хозяину, ко мне, напомнившему его колымскую жизнь. И мы пили, нет мы не просто пили это была бы истинная ложь, мы вели беседу, вспоминая и выискивая самое хорошее, что было в нас самих и в своих собеседниках, преподнося это так, что не вызывало в нас чувства отталкивания и некоторой брезгливости. Мы просто восторгались тем приятным мелочам, которые уже давно осели в глубинах нашего существа и мы о них и думать-то забыли. А тут в ночи они взошли яркими звездами и осветили твое скрытое естество.
Хозяин уже в который раз скрывается с пустым кувшином в пристройке и через некоторое время выходит с наполненным, осторожно ставя его на стол. И в очередной раз я не выдерживаю и напрашиваюсь посмотреть тот волшебный источник, из которого черпают такое доброе вино. Хозяин молча протягивает рукой с пустым кувшином в направлении дверей сарайчика, чем выражает согласие и я, при ясной голове, явно ощущая тяжесть в ногах, вхожу в пристройку.
Она совершенно пустая, подслеповатая лампочка освещает глиняный пол с тремя, как оказалось, каменными кругами лежащими на полу в разных местах. Хозяин снял со стены дюралевый черпак, висевший возле маленького окошка, с привязанной к нему деревянной ручкой более метра длины, ногой отодвинул один из кругов. Под кругом обнаружилось круглое отверстие, сантиметров 30 в диаметре. Опустился на колени, поставил кувшин рядом и запустил черпак в отверстие. Деревянная ручка полностью скрылась, из глубины послышался всплеск. Перебирая руками ручку, выудил черпак, наполненный темным вином. Аромат его разлился по пристройке. Он, не спеша, перелил вино в кувшинчик и вновь запустил черпак в отверстие, видно одного не хватило. Только закрыв отверстие кругом ногой обутой в резиновую калошу и повесив черпак на место рядом с окном, ответил на мой немой вопрос:
– Вот здесь, под землей, зарыты три глиняных кувшина: на семьсот – он пуст. Его выпили, когда Валерий пришел с переучивания на самолет Ил-14, посередине, который допиваем – на пятьсот, а этот на триста стоит нетронутый. Весной заканчивает штурманское училище мой младший сын, тогда откроем и выпьем за его здоровье.
Тьма непроглядная и звучащая звуками юга ночь, наполняющая воздух, деревья и все то, что вокруг нас. Лишь лампочка-переноска освещает стол с остатками еды, кувшинчик с вином, да неизменные граненые стаканы, которые найдут будущие цивилизации от Берингова пролива до самых западных границ.
(Окончание на стр. 22)
(Окончание. Нач. на стр. 21)
Х
озяин ушел в дом. Лишь я со своим земляком, который курит беломорину одну за другой, да пот вытирает со своего полного лица, давно уже мокрым платком. По всему видно барахлит мотор, а по другому и быть не может. Мы оба молчим. Власть воспоминаний захватила наше сознание и оно давлеет на наши сердца. Я знал, он не сможет долго молчать и должна заговорит душа, взывая у собеседника сопереживание, наконец просто сочувствие к тому, что ему пришлось выдержать и пережить. Хотя в душе он рад и тому, что выжил и вернулся живым туда, где родился и вырос.
Как попал? Да проще не придумаешь. Умерла мать. Отец женился на другой и не сложились с ней отношения. Возненавидел ее лютой ненавистью. Год мучились и отец, и я, и мачеха. И бросился я на неё с ножом. Нет, не убил и даже не поранил. Но сложилось так, что отец выбрал ее, а я загудел. Как говорят, под горячую руку попал. Да и лет-то мне едва 16 исполнилось, но сложилось так, что все против меня было. И оказался я в Магадане. Как прожил, как выжил первые три года, понять не могу до сего времени. Словно кто свыше охранял меня, – говорил он, уже ладонью вытирая пот, отложив мокрый платок на уголок стола. – Но была у меня одна страсть, с малолетства – машины. Знал я их и любил. Даже сны мне снились только про машины. Так вот, попался я на глаза начальнику Дальстроя и взял он к себе водителем. Это и спасло меня в первое время, – продолжил он как-то многозначительно. – И там начальство подбирало себе людей верных, преданных и бесстрашных. В почете была наша нация.
– Да я отсидел столько лет, что и представить трудно. Пусть я виноват, но не столько же лет я должен сидеть за свой проступок. Но дело не во мне. А сколько вообще невинных сидело и сколько уничтожено? И что, за это никто не должен отвечать?
Утро, переполненное пением птиц, невидимых из маленькой комнаты, уставленной этажерками и панцирной кроватью с шишаками на спинках. Удивительно свежая голова словно и не было вчерашнего ужина с вином. Да это свое и наверное уже никогда не удастся испить подобного доброго вина. А может действительно сыграла роль та зелень в тазу? Все может быть. Многовековая мудрость, накопленная людьми, проживающими на этой земле, позволяют им пользоваться этим.
Вышел во двор, никого. Даже собачка сделала вид, словно не заметила меня.
Сколько же времени я проспал в этом южном раю? И отталкиваясь от высоко стоящего солнца, смотрю на часы. Боже ты мой. Двенадцатый час… Рукомойник с водой, стекающей по соску и капающей в тазик, стоящий на табурете. Умываюсь, бреду к столу и тут же молчаливая хозяйка, словно из-под земли, с хлебом и зеленью на уже чистый стол. и кислым молоком на нем. Кушать, конечно хочу кушать. Ни слова ни говоря, удалилась хозяйка, словно и не было ее.
Как все во время, жую, давлюсь свежими помидорами с луком и нет мне дела до окружающего мира и до всего того, что происходит за калиткой двора этого дома….
Взвизгнули тормоза. Хлопнула дверца и в калитку влетел Том.
– Ты что, еще спишь? Давай, дилижанс уже подан. Едем в город там и поговорим, – и волочет меня длинными руками на улицу к голубой «Волге» с бегущим оленем на капоте.
Из «Волги» вылезает невысокий грузин, улыбаясь тянет руки:
– Шота меня зовут.
– Тесть мой, – говорит Том, садясь в машину, а это моя жена Бэла.
Я представляюсь невысокой женщине, белокурой, с тонкими чертами лица, носом с горбинкой, острым и выразительным. Пожимаем руки друг другу.
Машина мчит по горной извилистой дороге к городу, о котором я мечтал последнее время. Но, как оказалось, город рассматривать было просто некогда. Срочно рванули в автобусный парк, там работал Шота водителем на междугородних рейсах и ему нужно было узнать, пришел ли ему двигатель из Краснодара или нет. Он рассказал, что за новый двигатель он заплатил наличными и вот уже целый месяц не работает, а его всё нет. Нет двигателя, нет и заработка. Въехали прямо в автопарк и Шота, окруженный водителями, объяснял и знакомил меня со своими друзьями. И все уже знали , что я из Магадана приехал в гости к его зятю и тоже летчик…
Далеко уже автопарк и мы несемся, пугая прохожих мягко ревущим сигналом «Волги». А Шота не умолкая ведет машину, поднимаясь к самой высокой точке, фуникулеру, построенного при царе и до сих пор исправно действующему. На самой вершине такая же шашлычка как и в аэропорту. Те же столики, зелень закрывающая от нескромных взоров, и раздача с закрытой ставней, и голос гортанный и наглый, словно упрекающий кого-то в провинности. Шота подходит к закрытой раздаче и на грузинском, опять с упоминанием Магадана, просит выполнить просьбу. И там соглашаются, подперев ставню деревянной рейкой. Принимают заказ и уже удары кочерги о железные борта мангала, шурующей угли, и запах подгорающего мяса, говорят о немедленном исполнении просьбы. И грузинский коньяк в граненом стакане приятно щекочет ноздри своим ароматом, и мясо шашлыка с острым соусом и луком на тарелке, и буйная зелень вокруг, и неповторимое удовольствие от общения, молодости и возможностях раскинувшихся перед тобой. Казалось, пожелай и все сбудется.
Отяжелевшие, в блаженном состоянии, несемся в наступающих сумерках к Тому домой, на девятый этаж его новой кооперативной квартиры. Поднимаемся в скрипучем лифте, он медленно и неуверенно, словно с похмелья, крадется с этажа на этаж. А Том только твердит:
– Ты только ничему не удивляйся. Я тебе все расскажу. И я захмелевший и счастливый от всего увиденного и совершенно новых ощущений, ароматов юга и совершенно другого народа, его обычаев, образа жизни, привычек, совершенно не воспринимал его слова и только блаженно улыбался. На девятом, колыхнувшись, лифт остановился. Перед дверью квартиры его супруга долго искала ключи, выкладывая из сумки в руки мужа, какую-то мелочевку. Наконец открыли дверь, зажгли свет в прихожей и запустили меня.
Я был поражен пустотой трехкомнатной квартиры… Голые стены… Лишь в одной из комнат стояла на полу тахта без ножек с простынями и легким одеялом. Шаги, которыми мерил комнату, в недоумении гулко отдавались в пустой квартире…
– Да ты не беспокойся. Для тебя постель есть, а мы заночуем у тестя. Он тут в соседнем подъезде живет. А пока мы с тобой посидим немножко на кухне – там все для нас есть.
…. И сидим, и пьем стаканами домашнее вино из трехлитрового бидона, на поверхности которого уже поселились винные мушки.
– После летного, получил направление в Тбилиси, и сразу же в экипаж. И, на удивление быстро, начались полеты, столь отрадные горячей душе грузина. Нет, поверь, я очень люблю летать и получаю от этого громадное удовольствие. Да, что я тебе об этом рассказываю… Летим как-то в небольшое село в горах на юге Грузии, а пассажиров всего два человека. Посмотрел по билетам: отец и сын. Ну нам то какая разница – лишь бы лететь. Только взлетели, еще и заданную высоту не набрали, а он подскакивает и кричит:
– Давай курс на юг, в Турцию.
Мы понять ничего не можем. А он нож выхватывает и начинает им махать перед носом, то у меня, то у командира. Отдали штурвал от себя, он подлетел под потолок, хорошо хоть сами привязаны были и опять в горизонт. Думаем очухается, может спьяну … А он опять залез в кабину и давай ножом через рубашку тыкать в левый локтевой изгиб. Ну, надо сказать, боли я не чувствовал. Только, когда конец ножа упирался в кость, моя рука, лежащая на штурвале, дергалась вперед. Ничего не оставалось делать, как грохнуть самолет на склон горы, поросший виноградником. Откровенно говоря все это как-то спонтанно получилось и мыслей-то никаких не было. Ну, приложились мы вполне прилично, даже крылья сложились. Такое впечатление, что даже сознание на какой-то момент отключилось. А они выскочили из самолета и дали деру… На винограднике в это время работали люди. Мы сказали им про нападение и они бросились их ловить. Оружия у них не было и их быстро поймали, а подъехавшая милиция забрала. Вот собственно и весь мой подвиг. Потом лечение, сделали три операции. Уж думал: конец полетам. Помогли журналисты, врачи, дефицитные лекарства. И стал я достопримечательностью Тбилиси – на улицах узнают, улыбаются, жмут руку, - он не без удовольствия покрутил головой. – Награду получил, хотели орден Красного Знамени, но командование за какие-то провинности, не согласилось и в итоге выдали орден Трудового Красного Знамени.
Побывал на фестивале, где познакомился с Гагариным, ну такой маленький, почти наполовину меня. Оно и понятно, большого на орбиту не выкинешь.
За заслуги перед отечеством, – шутит он, – отправили, без очереди переучиваться на Ил-14. Приехал и началась сплошная пьянка. Везде меня приглашают. Я уже свой героический подвиг заучил наизусть. А ездили всегда на «Волге» моего тестя. И вот после одной пьянки выехал я со своим бывшим командиром на площадь пяти углов, такую же как в Питере, и отключился. Словно заклинило меня и заложив лево руля мчусь по ней, а тут выскакивает таксист с пассажиром … Ну и врубил его в левый борт. Разборки с милицией, в отряде, суды. … И везде деньги и деньги. Отремонтировал такси, машину тестя, заплатил таксисту и его пассажиру за телесные повреждения… И осталась от мебели в моей кооперативной квартире только тахта без ножек.
Я слушал, а в голове крутилась паскудная мыслишка: как же тебе удалось заработать столько денег за такой короткий промежуток времени. И как только я не боролся с о своим нелепым и не к месту сказанным вопросом, не смог устоять и выложил его.
– Это у вас за зайцев не берут деньги, а здесь так принято. Как только сел на правое кресло, так в нагрузку и получил обязанности кассира. А самый денежный рейс – в высокогорный аул. Тут и лету-то минут сорок, в основном, набрать высоту и перевалить через хребет. Садишься на грунтовую полоску и сразу же выключаешь двигатель. А потенциальные пассажиры несутся рядом с самолетом, пытаясь занять очередь. Остановился винт и ты тормозишь. Выходишь из самолета вместе с пассажирами и тут же гурьбой туда заваливают человек двадцать. Садятся на пол и над головой в руках держат плату за пролет. Собираешь деньги и несешь кассиру, сидящей в небольшой будке сбоку полосы. За десять человек отдаешь, так как самолет по правилам может везти только десять человек, а остальные деньги экипажу. А ты спрашиваешь, как можно было за такое время построить кооператив…
– Ну и как же вы взлетали при такой загрузке?
– Как? Как? Зарулим в один конец полосы и ждем встречного ветра. Если задует попутный, рулим в другой конец полосы. Отрыв самолета всегда с подрывом и набор с вертикальной 0,25 метра. Кружим над полосой, набираем высоту, вырабатывая топливо. Перевалили перевал, а там дело техники. – И, немного подумав, глядя в мои недоуменные глаза, продолжил. – Нет. Я не такой. Просто здесь живут все так. И, если я буду делать по другому, со мной летать никто не будет. И смотреть будут, как на дурака. А я же вырос здесь и устанавливать свои правила не в моих силах. У меня мать болела, так ты знаешь, сколько денег ушло на лечение? Хотя со школьной скамьи знаю, лечение в нашей стране бесплатно. Да бесплатно… Норсульфазол, йод, бинты и всякая мура – бесплатно, а что-либо посущественней, таких денег стоит, да к тому же не достать. Прописал доктор маме таблетки, а их ни в одной аптеке нет. Прихожу к нему, а он говорит: сходи на еврейский рынок – там найдешь. Пришел туда, а там такую цену загнули. Месяц летать надо. Ради матери чего не сделаешь, заплатил и через три дня из Болгарии пришли с десятидневной датой изготовления. Для денег нет границ. Они есть для дураков и от этого никуда не денешься, будь ты трижды честным человеком. А мать так и не удалось спасти…
Остатки вина пили молча, понимая, пьем за наших родных, кого нет уже на этом свете, так рано ушедших и не успевших насладиться плодами рук своих, родивших, взрастивших и направивших по непростой дороге жизни детей своих.
Утро. Обеденная пора и, отоспавшись, мы встречаемся у тестя за столом, с кучей детей, в основном, девочек, не везет хозяину на сыновей. Вино уже не идет и хозяйка, маленькая сухонькая женщина, убирает со стола бутылку цинандали
– И правильно. С утра и на жаре не совсем хорошо.
– Вот специально для тебя сварили первое блюдо. У нас же нет его. И мне подвинули тарелку: мясо с зеленью и бульоном до краев.
Все принялись с аппетитом кушать. У меня же не было ложки и я смотрел, как ели остальные: ломали кусок лаваша, им в тарелке вылавливали мясо и отправляли в рот.
– Мама, да ты же гостю ложку не дала, – вскричала Бэла. – Ты уж извини, у нас не принято первое, поэтому ложки к столу не подают.
Шота уехал по своим делам, а мы с Томом и его женой отправились на трамвае в город. Окна его открыты, но жара и духота донимают в толпе таких же несчастных как и я пассажиров. Он дергается и не спеша тащится по раскаленным рельсам пригорода. Вдруг толчок и вагон встал. Резкая речь на грузинском и волнение пронеслось по вагону. Что-то кричал водитель трамвая.
– Что там, Том?
– Да кто-то на рельсах, пьяный.
– Что, грузин, что ли?
Он посмотрел на меня.
– Нет... Грузин не может валяться пьяным на рельсах трамвая. Да еще в такое время.
Мы уже давно бродим по улицам Тбилиси, заскакивая в небольшие подвальчики, охлаждаясь напитками, шашлыками и морожеными. И я не перестаю уговаривать Тома сходить всем вместе в ресторан. Он лениво отмахивается от предложения со словами:
– Ну зачем тебе деньги тратить? Тебе еще в Магадан лететь надо.
– Да ты пойми, чудак человек. У меня же служебный билет бесплатный по всему Союзу. Ну уж на один ресторан-то хватит, – не унимался я. И он не выдержал, в наступивших сумерках произнес:
– Ну ладно, так и быть, пойдем. Ты пройди вперед, а я с Бэлой поговорю.
И оставшись наедине с женой, они начали что-то горячо обсуждать. Я со стороны с интересом наблюдал за вспышкой гнева его жены, за резкий поворот и нервную походку, удаляющейся половины.
– В чем дело? – спросил у подошедшего Тома.
– Да ты пойми меня, здесь не ходят с женами в ресторан. У нас это не принято. А ты пойдем, да пойдем. Ну ладно, пошли .
Мы зашли в первый попавший на проспекте Шота Руставели. Места, как ни странно, были. За столами сидело пять шесть компаний грузин и центром внимания в каждой была русская женщина. К моему удивлению, в ресторане не было ни одной грузинской женщины.
– Ну убедился теперь?
– А может не время подойдут еще, – неловко возражал я.
– Нет , не подойдут. Не место грузинской женщине в ресторане, тем более жены, – и помолчав, добавил. – Я думаю, и русской женщине не место в ресторане одной среди грузин.
Вечер как-то не заладился, коньяк не шел и поковырявшись в шашлыке, приготовленном в электрическом мангале, засушенном и жилистом, вышли в тягучую теплом и неприятную мыслями, ночь…
Много лет судьба не сводила нас вместе. Только в аэропорту Новосибирск по журналу принятия решения на вылет, увидел его подпись – улетел буквально передо мной. Знать не судьба.
И лишь однажды друзья передали из Новосибирска письмо от Тома. Читаю. Его маленькая дочь, уже стала взрослой и выходит замуж: «Окажи любезность, пришли немного красной икры на свадьбу. Хочется сделать дочери и гостям, приятное».
И я высылаю ему трехлитровую банку, пусть ему и его дочери будет приятно…
А еще хочется сказать ему, я помню всех его родственников, с кем встречался и пил вместе с ними кровь земли нашей.
Память. Наша память хранит нас и сохраняет в наших потомках воспоминания и нашу духовную близость и никакие границы ей не помеха. Разве можно забыть то, что связывало нас воедино и вело по руслу реки под названием жизнь…

Вернуться назад